Том 6. Третий лишний

— Вы запутались, Стивс, — сказал Смит. — Как только дело касается женщин, так ваша блистательная логика тускнеет. Мне не понятно, к чему вы клоните?

— Мистер Хаустов! — обратился Стивс к капитану. — Вы помните мой старый английский совет?

— Да, — сказал капитан. — «Чтобы вы ни сказали, это может обернуться против вас, поэтому — молчите, молчите и еще раз молчите!» И вы сейчас, мистер Стивс, нарушили ваш собственный принцип.

В такой болтовне прошло около часа. И яхта ошвартовалась у маленького причала на острове Галиано.

Нарциссы росли у самой воды. Дорожка к коттеджу Аллана Остина была посыпана ярким песком. Пахло нагретой солнцем травой. По проливу Актив-Пасс игриво бежали мелкие волны. В легкой дымке синели на противоположной стороне пролива берега острова Мэйн, маяк на мысе Элен и темные строения индейского поселка. Ничто здесь не напоминало о недавнем прошлом. Вода не хранит следов катастроф.

Остина они застали на веранде. Он писал натюрморт: георгины в черном эмалированном ведре.

— Привет, Аллан! — сказал Стивс в своей свободной манере. — Мы на десять минут. Надо посмотреть место, с которого вы фотографировали. Ваши фото чертовски хороши! Цвет! Глубина перспективы! Сразу ясно, что вы художник!

Остин поставил свой натюрморт лицом к стене, позвал жену, представил ее и предложил пиво. Он держался с достоинством и производил впечатление человека, который рад служить истине, кому бы она ни была выгодна.

3

19 сентября около восьми часов утра на судно приехал Маслов. Это был первый день суда, и он должен был лично присутствовать.

Георгий Александрович был оживлен и полон задора. Чтобы отвлечь капитана, не давать ему раньше времени расходовать мозговую энергию, председатель Совинфлота вспоминал детские годы в Англии, сыпал английскими поговорками и американскими анекдотами, о судебных делах не говорил.

В банкетном зале при капитанской каюте собрались оба адвоката, агент, переводчик. Говорили о главной задаче сегодняшнего человечества: выбить из человека романтику, выбить ее, подлую, во что бы то ни стало для его же, человека, пользы. И не детскую, юношескую, книжную, дурацкую романтику выбивать надо из людей, а и мужскую, взрослую, подспудную, профессиональную, чтобы моряка не моряком можно было бы называть, а специалистом по мокрым делам.

Уже встали, чтобы идти к машинам, когда выяснилось, что у главного действующего лица нет портфеля для документов. Переводчик смотался в контору за своим портфелем-чемоданчиком. Пока он ездил, Стивс успел изложить теорию канадского профессора Маклюэна о природе эксплуатации человека человеком; о том, что вынужденное подчинение одних людей другим объясняется просто-напросто разным уровнем информированности классов и социальных групп, а по мере того, как развитие средств массовой информации, происходящее помимо воли любых начальников, дает людям возможность все обо всем знать, они, люди, беспрерывно совершенствуются, приобщаются ко всему человечеству и обретут в конце концов полнейшую свободу внутреннего выбора. Стивс издевался над своим соотечественником Маклюэном, ибо вся жизнь Стивса как раз и проходила в стремлении получить нужную его клиентам информацию и утаить от всего мира ту информацию, которая клиентам не нравилась.

Тем временем «Сергей Есенин» закончил разгрузку и высоко поднялся над причалом. У судна, освобожденного от традиционного, но нелепого ареста, был спокойный вид. Никаких следов столкновения заметить уже было нельзя. На дырки и вмятины в носовой части поставили изнутри цементные ящики, снаружи все было подкрашено, якорь, взятый напрокат с теплохода «Ола», занял положенное место в клюзе.

Отправляясь в суд, капитан оглянулся на судно и остался доволен им.

Судебный процесс начинался в здании Федерального суда на четырнадцатом этаже. В обширном холле перед помещением для заседаний лежали ковры, стояла модерновая легкая мебель, было много воздуха и искусственного света — в холле отсутствовали окна. Здесь уже толпился народ. Корреспонденты проявили неожиданную чуткость: не сбивались вокруг, не лепили импровизированных вопросов. Поснимали, конечно. И выбрали для печати потом снимок, на котором капитан стоит один, грустный, поникший, как бы сознающий свою вину и раскаивающийся.

Ждали около тридцати минут.