Том 6. Третий лишний

Аналитик рассчитал координаты и курс «Есенина» при столкновении по фото Остина. Курс получился 40–70 градусов. Это совпадало с курсограммой «Есенина».

Таким образом, нашу сторону устраивало все, что можно было выдавить из фото Остина, кроме его утверждения, что фото он сделал ровно через четыре секунды после столкновения. Уже тридцать секунд нас устраивали. Ибо относили истинную точку встречи судов на другую сторону пролива. Подтверждением того, что фото Остина сделано не через четыре секунды, а через тридцать, являлись буруны под бортом парома, которые означали наличие значительного движения парома бортом к воде, а такое движение паром не мог приобрести за четыре секунды после того, как «Есенин» начал всаживать свой форштевень в противоположный борт парома. «Есенин» должен был вспороть три палубы парома, сплющить автомобили и упереться в жесткий корпус «Королевы Виктории», чтобы сообщить парому заметное перемещение по направлению удара.

Остин же категорически настаивал на четырехсекундном временном интервале между моментом столкновения, замеченным им по облачку пыли над судами и звуку, и моментом, когда он вскинул к глазам аппарат и щелкнул затвором.

5

Во время перерыва к капитану Хаустову подошел старпом «Королевы Виктории» Киронн.

Николай Гаврилович заговорил первым.

— Вы когда-нибудь берете лоцманов? — спросил у Киронна.

— Мы сами лоцманы. О, поверьте, Николай Гаврилович, — сказал Киронн, — рано-поздно у нас, моряков, исчезает последний детский романтизм и последнее честолюбие. И мы делаемся готовы работать в любой луже на пароме, чтобы только видеть чаще свою семью и иметь твердый заработок. И к вам придет такое время.

— К чему вы это?

— А вот слушаю ваши эффектные слова о даче аварийного хода… Краббе дал средний назад. Вы — три раза телеграф… Но мы-то с вами, мистер Хаустов, понимаем, что можно дать малый назад, можно аварийный, но результат один. Ведь слишком мало секунд было для того, чтобы двигатель среверсировал и развил полные задние обороты. Если бы вы не дали аварийный ход, его потом, после реверса, при наличии времени, дал бы и сам Краббе. Услышал бы и увидел, что машина начинает забирать назад, и опустил рукояти телеграфа назад до конца. Я прав?

— Может быть, вы и правы, но аварийный телеграф подстегивает механика, прибавляет ему…

— …торопливости, — закончил Киронн. — А торопливость, как у вас говорят, полезна при ловле блох. Когда судно идет в узкости, самый недисциплинированный механик отработает неожиданный задний ход со всей возможной для него скоростью и четкостью. Его подгонять только вредно и, если хотите, даже опасно.

— Сколько процентов правды в том, что говорит мистер Киронн, Николай Гаврилович? — спросил Маслов, когда они остались одни.

— Сто, — сказал Хаустов.

— Черт бы вас, моряков, побрал! — сказал Маслов и засмеялся. — Иногда кажется, что понимаешь в ситуации уже абсолютно все, и вдруг оказывается, что ни черта не понимаешь.

— Ваш главный козырь в том, что вы не боитесь в этом признаться, — сказал Хаустов.

— Но ведь и вы не стали спорить с Киселевым-Киронном!

Беседу капитана и Маслова прервал редактор «Сан-Франсиско хроникл» Фотеригэм. Шумную трепотню канадского редактора и капитану и послу не раз доводилось читать. И хотя журналист был любезен, Хаустов предпочел уйти от разговора с ним в сторону.

— Не могу сказать, мистер Фотеригэм, что канадская пресса вызывает мое восхищение, — сказал Маслов журналисту, отлично зная, что его фамилия не Фотеригэм, а Галушкин; украинец, по-русски говорит отлично; через два часа после столкновения уже тиснул колонку о том, как большевики раздавили канадский паром, убили двух женщин и новорожденного ребенка, а теперь собирают вещи, чтобы отправляться в Сибирь…

— О! Только не пугайте, пожалуйста, прессу моими репортажами! — воскликнул мистер Фотеригэм. — Одной из самых ужасных сторон репортерской работы является возможность угодить в ад еще при жизни, мистер Маслов! И, угодив в ад, еще давать оттуда репортаж. Я имею в виду бесконечные судебные процессы, когда дело выходит за рамки обычного. Да, да, мистер Маслов, однажды вы окидываете взглядом свой офис и вспоминаете, что не видели, например, Флаэрти уже полтора месяца. И мелькает мысль: не удрал ли он, в конце концов, с машинисткой? Нет, говорят вам, он облекает в удобопонятную и изящную форму стенограммы судебных заседаний. И каждый добрый человек вздохнет в знак глубокого сочувствия, когда услышит об этом.