Том 6. Третий лишний

Пароход был набит битком.

Естественно, троих взял я. Четверых хотели поселить в каюту, где свалены вещи погибших в Антарктиде летчиков. Вещи ехали к их родным в Ленинград. Я уже говорил, что сантименты и деликатность не главные черты морских характеров. И, чтобы не быть белой вороной, я давно научился не показывать из-под флотской формы розовенькую комбинашку своей бедной Лизы. Но здесь пришлось краешек показать. Засовывать пострадавших пассажиров в каюту с вещами погибших коллег — это уже совсем нетактично. Под моим прессом уплотнили кое-кого из администраторов.

Должен, однако, признаться, что и самому не очень-то хотелось нарушать привычное каютное одиночество обществом трех незнакомых и обозленных на весь мир, как мне представлялось, мужчин. Да еще, простите, грязных и мокрых. Хотя мне это давало шанс тесно пообщаться с учеными-полярниками. А конечно, хотелось и раньше с ними сблизиться, разговорить, но я совсем не умею этого. Узнавать людей могу только при совместной работе. Выспрашивать — особое искусство.

И вот, как когда-то с товарищем Шалапиным (кстати, дочь Федора Ивановича Шаляпина передала мне свое удивление тем, что я дал такому отвратному типу фамилию, созвучную ее великому отцу, — и я за голову схватился, но уже никуда не денешься от этой дурацкой фамилии и от своего стыда и глупости…), судьба привела прямо в мою каюту профессора-геофизика, матерого полярного пилота и гляциолога.

Бортпроводница уже застелила три койки для них чистеньким бельем. Ярко светило электричество. Было как в купе мягкого вагона. Только купе это шаталось на гребнях мрачного океана.

Трое подмоченных мужчин свалили в угол грязное шмутье.

Один из мужчин — гляциолог — был настоящий кенгуриный австралиец, который по обмену отзимовал с нашими героями.

Я как-то позволил себе намекнуть сменному руководству о необходимости сообразить миниатюрный приемчик в честь австралийца, но те не заинтересовались предложением. И я даже собрался устроить встречу за дружеским столом за собственный счет и при помощи директора ресторана, с которым мы жили дружно; а судьба свела с вверх ногами ходящим коала более естественным путем.

— Вы из коренных каторжан, Джон? Если да, вы прирожденный бунтарь…

Нет. Его мать была чешка, отец англичанин, сам родился уже в Австралии, бунтовать не любит, сейчас мечтает о горячем душе…

И трое моих гостей отправились принимать горячий, но из-за нехватки пресной воды опять соленый душ.

А я все-таки решил навестить директора ресторана, благо он тоже был поднят из постельки ночью для организации подпитки подмоченных пассажиров.

Близкими отношениями с ним я был обязан опять же старому товарищу Ямкину, который усадил меня с ним за один стол в кают-компании. И теперь знаю, что самый несчастный человек на пассажирском судне — директор ресторана: ему доступны любые деликатесы и изыски, но по железному закону он обязан четыре раза в сутки питаться в кают-компании вместе с другими командирами. Причем все командиры бдительно следят за тем, чтобы директор проявлял за трапезами хороший аппетит. Вот бедняга-то!..

Через директора моим закадычным другом стал, естественно, и шеф-повар. Потому спустя полчасика я вернулся в каюту с тремя бутылками вина и блюдом жареного палтуса.

И был опозорен.

На столе уже были раскреплены по-штормовому две бутылки коньяка. На койках лежали «жареные трупы кур» (жаргон полярников), шпигованное чесноком мясо и вобла.

Наличие коньяка объяснялось тем, что у геофизика сегодня был день рождения — полсотни лет, а в такие торжественные даты алкогольные напитки предоставляются человеку человеческим путем — без бутлегерства.

Закуску мои пассажиры прихватили еще с Мирного и хранили в холодильнике начальственного люкса до подходящего момента.

Так как день рождения геофизика, которого звали Ростислав Алексеевич, начался несколько странно, то они решили отметить его не в конце дня, что традиционно для нормальной обстановки, а начать в начале, то есть в конце первого часа ночи.

В момент моего возвращения подсыхающие пассажиры жестоко ссорились из-за пузырей воблы. Им пузыри было никак не поделить. А воблиный пузырь — большая ценность, ибо если поднести к нему зажженную спичку или огонек зажигалки, то пузырь этак взрывается-чпокает, что приносит подрывнику большое удовольствие. Особенно это интересно и приятно подрывнику, если ему удается взорвать пузырь под носом или ухом соседа и сделать это неожиданно.