Русские на Мариенплац

– У станции? – удивились мы. – Где это? Мы давно на электричке не ездили. Как машину купили…

– Его только две недели как построили на месте бывшего фломаркта. И уже заселили беженцами из Югославии. А там – одни старики, женщины и дети… Сто десять человек. И от «Китцингер-хофа» это всего два километра. Мало ли что наци в голову придет?..

Нартай дергает меня сзади за рубашку, шипит в ухо:

– Ну, что, миротворец сраный? Пацифист хренов!.. Дождался?! Так и будем сидеть, дерьма в рот набравши?!

А я уже и не слышу его.

У меня в глазах – слепящее ферганское солнце…

…автоматная очередь по ушам хлещет…

…и тот узбечонок с ракетницей, ползущий в пыли по собственным кровавым кишкам…

Господи, думаю, да что же это?! Да куда же от этого спрятаться?! Ну, есть хоть какой-нибудь тихий уголок в этом чудовищном мире?..

Потом слышу Клаус говорит:

– Половина этих страстей подогревается со стороны. Отвлечь немецкую полицию на беспорядки, а самим в это время делать свой бизнес. Наркотики, автомобили, оружие, сигареты… И вроде бы это дело рук румынско-чешской и, извините, ребята, русско-польской мафии. Наши подонки прекрасно работают в контакте с вашими. Несмотря на основной нацистский лозунг – «Германия – только для немцев!».

И в это время в кармане у Петера раздался телефонный звонок.

Мы еще в первых числах октября с Катькой и Нартаем сбросились по сто марок и к семидесятилетию Петера, к шестому октября – ко дню его рождения, купили ему в подарок радиотелефон.

А то, мало ли, – он в коровнике, или в загоне для оленей, или колбасу свою делает, или на тракторе где-то неподалеку от дома шурует, – а ему звонят! И обычный телефон, который в доме, он, конечно, не слышит.

Вот мы ему и подарили классный радиотелефон со складной трубкой. Ее можно запросто в верхнем кармане куртки носить – такая она небольшая, плоская и удобная.

Этот телефон в обычном магазине не меньше тысячи марок стоит! А Нартай как-то случайно познакомился с одним старым семипалатинским казахом, который тут, в Мюнхене, уже лет сорок пять ошивается – из бывшего мусульманского корпуса СС.

Казах оказался хозяином небольшого радиомагазинчика у Хауптбанхофа. В таких магазинчиках все раза в полтора дешевле… Так после того, как Нартай с ним потрепался по-казахски, бывший эсэсовец нам еще процентов тридцать скинул. Нам телефон обошелся всего в двести восемьдесят марок…

И наш старый Петруша так влюбился в этот телефон, что теперь ни на секунду с ним не расстается. Вот этот телефон у него в кармане и зазвонил.

Петер вытаскивает трубку, раскладывает ее, и отвечает, как обычно:

– Китцингер. Я-а! Битте…

Слушает, что ему там в трубке говорят, смотрит в упор на Катьку и кричит:

– О, шайзе!.. Момент! Момент маль, еби твою мать!!! Катя!.. Это тебя!.. Америка.

И протягивает Катьке трубку. Катька вцепляется в нее двумя руками и орет благим матом на весь «Китцингер-хоф»:

– Да! Да!.. Слушаю!!! – И вдруг совсем-совсем тихо говорит: – Это ты, Джефф?..

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,

рассказанная Автором, – о том, как он лишний раз убедился, что даже хорошо придуманное кино не идет ни в какое сравнение с реальной жизнью…

Несколько «доппель-„Пейсаховок“» сделали свое черное дело, но уже к пяти часам вечера я был почти трезв и, как мне казалось, совершенно готов к знакомству с режиссером и просмотру отснятого материала.

И в этот вечер мне все положительно нравилось!

И молодой долговязый режиссер в джинсах, с дорогой кубинской сигарой, чуточку провинциально играющий в Голливуд… И то, что он успел снять. И превосходный актер какого-то гамбургского театра, исполняющий роль немецкого инженера в далекой царской России… И современные ухоженные германские пейзажи, выдаваемые за русские просторы прошлого века…

И крохотный просмотровый зальчик. И то, что в этом зальчике не было президента киностудии…

И даже то, что его помощник перед просмотром вручил мне конверт с «тагесгельд» и шепотом извинился за то, что в связи с запуском моего сценария в производство, для фирмы наступили трудные времена и я буду получать не пятьдесят две марки в сутки, как в прошлый приезд, а только сорок пять… Оттого, дескать, и отельчик – не «Розенгартен».

Даже это не смогло испортить мне настроения!

Может быть, сказалось благотворное и сказочное действие старой еврейской шестидесятиградусной «Пейсаховки», помогающей евреям, несмотря ни на что, сохранять неистребимый оптимизм, оставаться ироничными и талантливыми, умеющими на пустом месте нафантазировать себе рай и выжить в кошмарном, реальном аду.