В огне желания

Между тем ночь наполняли звуки незнакомые и потому пугающие, но Присцилле придавала храбрости близость Брендона. При желании стоит ей лишь протянуть руку, и она коснется его. Напряженно прислушиваясь, она размышляла о том, что означают все эти звуки, пока близкий вой не заставил ее вскочить.

– Это всего лишь койот, – донесся из-под шляпы спокойный голос. – Трусливое животное. Он потому и воет, что боится нас.

– Вы уверены?

Брендон отбросил шляпу, повернулся на бок и взглянул на Присциллу. Красноватый отсвет тлеющих углей костра придавал его лицу суровое выражение.

– Здешние места, мисс Уиллз, еще долго останутся дикими. Я уже не раз говорил вам об этом, но забыл упомянуть о том, что эта земля все же прекрасна. Тому, кто сжился с ней, принял ее законы, она скорее друг, чем враг. Эта земля и накормит, и напоит, и защитит от непогоды. – Перевернувшись на спину, Брендон посмотрел на звезды. – Ни в одном дворце нет потолка такой красоты, как небесный свод над вами, ни один парк не удивит вас таким великолепием, как равнины Техаса. Эти ночные шорохи кажутся музыкой тем, кто знаком с ними, они убаюкивают и навевают хорошие сны.

– Вам здесь нравится, – удивилась она. – Я так и подумала, когда мы встретились.

– Впервые оказавшись здесь, я воспринимал все иначе. Природа казалась мне враждебной, как и вам сейчас. Хотите верьте, хотите нет, но я родился в Англии, и отец мой был министром при дворе короля Георга Четвертого.

– Вы, конечно, шутите?

– Я так и знал, что вы не поверите, – усмехнулся Брендон. – Отец умер, едва мне исполнилось восемь лет, но я хорошо помню его. Мать не надолго пережила его, а после ее смерти меня воспитывал Морган, старший брат. Когда мы остались сиротами, жизнь казалась нам хуже некуда, но хорошие воспоминания помогли примириться с утратой. Я вспоминаю родителей с любовью и благодарностью.

– Как бы я хотела помнить своих! Они умерли, когда мне было еще меньше, чем вам, – шесть лет. Я ничего не помню, совсем ничего.

– Не может быть, чтобы совсем ничего, мисс. Уиллз. Что-то всегда остается в памяти. Я, например, помню множество событий: поездки в провинцию, путешествие с отцом во Францию, через Ла-Манш. А ведь мне тогда было всего четыре года.

Присциллу охватил легкий озноб. Странно, но она всегда ощущала его, думая о родителях. Сердце начинало биться учащенно, а ладони увлажнялись.

– Значит, память у вас лучше, чем у меня.

– Простите, что завел этот разговор. – Странно взглянув на нее, Брендон снова надвинул шляпу на лицо.

Уже через несколько минут дыхание его стало глубоким и ровным, но к Присцилле сон не шел еще долго, и она, как это нередко случалось, тщетно пыталась нащупать хоть что-то в пустоте, которую должны были бы заполнять воспоминания. Неужели так неестественно ничего не помнить? Брендон не первый, кто так считал.

Однако когда Присцилла заговаривала о родителях с тетушкой Мэдди, та спешила сменить тему. Они оба утонули, и довольно об этом. Больше девушка ничего не знала. Правда, у нее был медальон с двумя крохотными миниатюрами на фарфоре, но эти изображения никак не оживляли память.

Да, она ничего не помнит. Ну и что с того? Разве воспоминания способны воскрешать? Родителей больше нет, и ничего тут не поделаешь.

По обыкновению отмахнувшись от неразрешимой проблемы, Присцилла повернулась на бок и постаралась устроиться поудобнее на жестком тюфяке. Многоголосая ночная песня продолжала звучать: стрекотали цикады, попискивала в отдалении ночная птица, мирно журчал ручей. И когда к этим звукам присоединился унылый вой койота, девушка только улыбнулась.

Постепенно ей удалось заснуть.

* * *

Брендон шевельнулся, смутно сознавая, что лоб его покрылся испариной из-за томительного стеснения в паху. Это было сладостное томление – предвкушение скорого облегчения, иначе почему совсем рядом он ощущал женскую грудь? Да, женщина лежала рядом, и он ласкал ее, наслаждаясь тем, как твердеет и наливается сосок.

Потом Брендон сквозь сон припомнил, что лежит у костра на открытой равнине, а значит, в его объятиях никакие может быть женщины. Однако его возбуждение не было плодом ночных видений. Он жаждал женщину со стройным и округлым телом, и это желание было совершенно определенным. Грудь, к которой он прикасался, была невелика, но заполняла его ладонь и упруго отвечала на ласки. Только тонкая ткань отделяла их друг от друга. «Нужно поскорее преодолеть эту преграду, скользнуть под нее. И когда я сделаю это, – подумал Брендон, одурманенный желанием, – когда я коснусь шелковистой кожи, то услышу стон удовольствия. И я позабочусь о том, чтобы эти стоны продолжались…»