Противостояние

Стью улыбнулся.

— Но недавно мне стал сниться чрезвычайно отвратительной сон. Он не похож ни на один из прежде виденных мною снов, но каким-то непостижимым образом он напоминает их все. Как будто… Как будто это с ум ма всех кошмарных снов. Когда я просыпаюсь, у меня появляется нехорошее чувство, что это был вовсе не сон, а скорее видение. Я знаю, что звучит это все, наверное, как бред сумасшедшего.

— О чем он?

— О человеке, — тихо сказал Бэйтмен. — Во всяком случае, я думаю, что это человек. Он стоит то ли на крыше небоскреба, то ли на утесе. Но чем бы ни была эта штука, она такая высокая, что подножье ее тонет в тумане. Близится закат, но он смотрит в другую сторону — на восток. Иногда на нем надеты синие джинсы и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани, но чаще на нем бывает ряса с капюшоном. Мне никогда не удается увидеть его лицо, но я вижу его глаза. Они красного цвета. И у меня такое чувство, что он ищет ме ня — и что рано или поздно он меня найдет или я сам буду вынужден пойти к нему… и это будет моя смерть. Тогда я пытаюсь закричать и… — Он запнулся, недоуменно пожав плечами.

— И в этот момент вы просыпаетесь?

— Да. — Они посмотрели на бегущего назад Коджака.

— Ну, наверное, это просто сон, — сказал Бэйтмен. — Если меня подвергнуть психоанализу, то в результатах, думаю, будет записано, что этот сон является выражением моего подсознательного страха перед лидером или лидерами, которые придут и попытаются начать все с начала. А может быть, страх перед техникой вообще. Потому что я верю, что во главу угла всех новых обществ, во всяком случае, западных, будет поставлена техника. Жаль, конечно, и лучше бы этого не было, но так б уд ет, потому что мы

— на крючке. Они не вспомнят — или не захотят вспомнить — о загрязненных реках, дыре в озоновом слое, атомной бомбе, испорченной атмосфере. Они смогут вспомнить только то, что когда-то без особых усилий с их стороны они могли проводить ночи в тепле. Вы видите, что в довершение всего я еще и луддит. Но этот сон… он преследует меня, Стью.

Стью ничего не ответил.

— Ну ладно, пора домой, — отрывисто произнес Бэйтмен. Он отошел за кусты и вернулся с тележкой.

— Вы прикатили ее сюда из дома? — спросил Стью.

— Я качу ее до тех пор, пока не увижу что-нибудь, достойное моей кисти. В разные дни я выбираю разные маршруты. Это хорошее физическое упражнение. Если вы идете на восток, то почему бы вам не прогуляться со мной до Вудсвилля и провести ночь у меня дома? Мы можем катить тележку по очереди, а в реке у меня осталась еще одна упаковка пива. Так будет веселее идти.

— Предложение принимается, — сказал Стью.

— Отлично. Возможно, всю дорогу я буду болтать. Когда я вам надоем, просто скажите мне, чтобы я заткнулся. Я не обижусь.

— Мне нравится слушать, — сказал Стью.

— Тогда вы — один из Божьих избранников. Пошли.

Они отправились по шоссе N302. Пока один из них катил тележку, другой попивал пиво. Бэйтмен говорил безостановочно, перескакивая с одной темы на другую и почти не делая при этом пауз. Коджак трусил рядом. Какое-то время Стью слушал, потом его ум отдавался своим собственным мыслям, а потом снова сосредоточивался на словах Бэйтмена. Его обеспокоила нарисованная Бэйтменом картина сотен крошечных колоний, возникших в стране, где смертоносные вооружения рассыпаны повсюду, как детали от детского конструктора. Но странным образом ум его постоянно возвращался к сну Глена Бэйтмена — к человеку без лица на вершине высокого здания или утеса, к человеку с красными глазами, повернувшегося спиной к заходящему солнцу и без устали глядящему на восток.

Он проснулся незадолго до полуночи, весь в поту, опасаясь, что мог кричать во сне. Но дыхание Глена Бэйтмена в соседней комнате было медленным и спокойным, и Стью мог видеть Коджака в прихожей, спящего, положив голову на лапы. Луна светила сюрреалистически ярко.

Проснувшись, Стью приподнялся на локтях, а теперь он вновь опустился на влажную простыню, не желая вспоминать свой сон, но не в силах этого избежать.

Он снова был в Стовингтоне. Элдер был мертв. Все были мертвы. Это была гулкая могила. Он был единственным оставшимся в живых и не мог найти выход. Сначала он попытался обуздать овладевшую им панику. «Надо идти, нельзя бежать», — повторял он себе снова и снова, но вскоре он вынужден был пуститься бегом. Он бежал все быстрее и быстрее, и им овладевало непреодолимое желание оглянуться и убедиться в том, что его преследует одно лишь эхо.