Противостояние

38

Ларри проснулся в половину девятого от яркого солнечного света и пения птиц. Он лежал в одном из отделений двойного спального мешка под низкой холщовой крышей двухместной палатки, которую они добавили к своему дорожному багажу в Пассаике утром второго июля.

Это утро в Беннингтоне, штат Вермонт, было особенным. Четвертое июля. День Независимости.

Он сел в своем мешке и посмотрел на Риту. Она по-прежнему спала: ему были видны лишь очертания ее тела под стеганой материей мешка и пух ее волос. Что ж, этим утром он разбудит ее красиво.

Ларри расстегнул молнию и вылез из мешка, сверкая голой задницей. В первый момент по коже пошли мурашки, но вскоре он ощутил тепло летнего утра — было уже около семидесяти по Фаренгейту. Жаркий будет денек. Он выполз из палатки, встал и огляделся.

Рядом с палаткой стоял «Харли-Дэвидсон» с объемом двигателя 1200 см^3. Вместе с мешком и палаткой они раздобыли его в Пассаике. Рите он не нравился — во время езды она отчаянно обхватывала Ларри — но она согласилась с тем, что это самой удобное транспортное средство на дорогах, забитых брошенными и потерпевшими аварию машинами.

Помочившись, Ларри прочистил горло, сплюнул и, настраиваясь, пропел несколько нот. Потом он наорал в легкие побольше воздуха и, чувствуя, как легкий утренний ветерок обвевает его грудь и ягодицы, громко запел:

Эй, дружок, посмотри, Что осталось при свете зари От того, чему был ты так рад В час, когда догорает закат…

Он пропел всю песню до конца, обратившись лицом к простиравшемуся Беннингтону, комически подвывая на последнем куплете, так как Рита уже, наверное, откинула тент и смотрела на него с улыбкой.

Кончив петь, он обернулся, размышляя о том, что лучший способ начать новый год независимости в добрых старых Соединенных Штатах Америки — это устроить добрый старый американский трах.

Но перед палаткой никого не было, и он вновь почувствовал мгновенное раздражение, но тут же решительно подавил его в себе. Надо просто поставить себя на ее место, вот и все. Надо помнить о том, что она гораздо старше тебя, привыкла к другой жизни, и ей гораздо труднее, чем тебе, приспособиться к миру, перевернувшемуся с ног на голову. К примеру, эти таблетки. Он не очень-то обрадовался, когда узнал, что она взяла с собой всю свою чертову аптечку. С чего бы это ей нервничать? Почему это ей не спится по ночам? Разве он не заботится о ней?

Он подошел к палатке и на мгновение заколебался. Может быть, дать ей еще поспать? Может быть, она вымоталась? Но…

Он посмотрел вниз на своего вождя краснокожих и убедился в том, что вождь краснокожих вовсе не хочет, чтобы она спала. Исполнение «Звездного банана» привело его в состояние полной боевой готовности. Ларри откинул тент и заполз внутрь.

— Рита?

После свежести раннего утра запах внутри палатки ошеломил его. Он был не таким уж сильным, потому что палатка достаточно хорошо вентилировалась, но все же достаточно сильным, чтобы желудок его завязался узлом. Это был сладко-кислый запах рвоты.

— Рита? — Она лежала неподвижно, и лишь пух ее волос торчал из мешка. Его тревога нарастала. Он пополз к ней на четвереньках, и запах стал еще сильнее. — Рита, с тобой все в порядке? Проснись, Рита!

Рита не шелохнулась.

Он потянул на себя ее тело, оно перекатилось на спину, и из ее руки выпал один из ее пузырьков с таблетками. Ее глаза под полуприкрытыми веками были словно высечены из тусклого мрамора. Рот ее был полон зелеными рвотными массами, в которых она задохнулась.

Он смотрел на ее мертвое лицо, как ему показалось, очень долго. Казалось, голова его распухла. Ее рот был полон этого дерьма. Он не мог отвести глаза. В его мозгу, как заводной заяц на игрушечной железной дороге, крутился один и тот же вопрос: «Сколько я проспал после того, как она умерла?» Ой как гнусно, парень. Как гнууууусно.

Наконец он вышел из оцепенения и выполз из палатки, оцарапав о землю обе коленки. Он подумал, что сейчас его вырвет, и попытался подавить в себе этот позыв. Больше всего на свете он ненавидел рвоту. Потом подумал: «Ведь ты лез туда, чтобы трахнуть ее, парень!», и содержимое его желудка свободным потоком хлынуло наружу. Он отполз от дымящейся кучи, плача и испытывая омерзение от отвратительного привкуса во рту и в ноздрях.

Он думал о ней все утро. Он чувствовал большое облегчение от того, что она умерла. Он никому об этом не скажет, конечно. Но это подтверждало все слова о нем его матери, Уэйна Стаки и даже специалиста по оральной гигиене.