Противостояние

Через час после восхода он наткнулся на съехавший с дороги «Мерседес-Бенц», правый бок которого глубоко погрузился в песок. Он открыл двери с левой стороны и вытащил наружу двух усохших обезьян — старую женщину со множеством браслетов на руках и пожилого мужчину с эффектной белой шевелюрой. Бормоча себе под нос что-то невнятное, Мусорный Бак вынул ключи из замка зажигания, обошел машину и открыл багажник. Чемоданы оказались незапертыми. Он завесил окна «Мерседеса» одеждой, придавив ее для надежности камнями. Теперь у него была прохладная, сумрачная пещера.

Он заполз внутрь и уснул. Далеко на западе в лучах утреннего солнца сиял город Лас-Вегас.

Машину он водить не умел, в тюрьме его этому не учили, но он мог ехать на велосипеде. Четвертого июля Мусорный Бак раздобыл гоночный велосипед и отправился в путь. Поначалу он ехал медленно, так как левая рука доставляла ему много хлопот. В первый день он дважды падал, и один раз — прямо на ожог. Боль была невыносимой. Ожог гноился и источал омерзительный запах. Время от времени в голове у него мелькала мысль о гангрене, но он не позволял себе размышлять об этом слишком долго. Он начал смешивать вазелин с антисептической мазью, не зная, может ли это помочь, но не сомневаясь в том, что это не повредит. У него получалась вязкая жидкость молочного цвета, похожая на сперму.

Понемногу он приноровился управлять велосипедом одной рукой и обнаружил, что может ехать с неплохой скоростью. Рельеф стал плоским, и велосипед легко несся вперед. Он выпивал галлоны воды и очень много ел. Он размышлял над словами темного человека: «Ты займешь высокий пост в моей артиллерии. Ты — тот человек, который мне нужен.» Как прекрасны были эти слова — разве до этого момента он был кому-нибудь нужен? Эти слова снова и снова прокручивались у него в голове, пока он нажимал на педали под жарким солнцем Среднего Запада.

Восьмого июля Мусорный Бак пересек Миссисипи и оказался в Айове. Четырнадцатого июля он пересек Миссури к северу от Каунсил Блаффс и въехал в Небраску. Левая рука понемногу стала ему повиноваться, мускулы ног наливались силой, и он спешил, ощущая огромное желание как можно быстрее оказаться на месте.

На западном берегу Миссури Мусорный Бак впервые заподозрил, что сам Бог, возможно, захочет помешать ему выполнить свое предназначение. В Небраске что-то было не так. Там было что-то ужасное, чего он боялся. Казалось, там было все как в Айове… но на самом деле все было иначе. Раньше темный человек приходил к нему каждой ночью, но как только он оказался в Небраске, темный человек исчез.

Вместо него Мусорному Баку стала сниться старая женщина. В этих снах он лежал на животе среди кукурузы, почти парализованный ненавистью и страхом. Перед ним была стена широких, похожих на лезвия кукурузных листьев. Не желая этого, но и не в силах остановиться, он раздвигал листья дрожащей рукой и смотрел. Он видел старый дом на полянке. Дом был поднят на домкратах. Рядом была яблоня, с которой свисали качели из старой шины. А на веранде сидела старая негритянка, играла на гитаре и пела какой-то древний спиричуэл. Каждый раз песня менялась. Большинство из них Мусорный Бак знал, так как когда-то был знаком с женщиной, матерью мальчика по имени Дональд Мервин Элберт, которая пела те же самые песни во время домашней уборки.

Этот сон был кошмаром, но не только потому, что в конце его происходило что-то ужасное. На первый взгляд, в нем вообще не было ничего страшного. Кукуруза? Синее небо? Качели из шины? Старая женщина? Что во всем этом могло быть страшного? Старухи не издеваются над тобой и не бросают в тебя камнями. Камнями швыряются только Карли Йейтсы.

Но задолго до конца сна он застывал от страха, словно смотрел он не на старую женщину, а на какой-то загадочный, едва скрытый свет, который готов был в любой момент вспыхнуть вокруг нее огненным сиянием, рядом с которым пылающие резервуары Гэри показались бы свечками на ветру. Свет этот будет таким ярким, что превратит его глаза в пепел. И в этой части сна он мог думать только об одном: «Пожалуйста, заберите меня отсюда, пожалуйста, заберите меня из Небраски!»

Потом песня внезапно обрывалась. Она смотрела прямо на него, сквозь ее жидкие волосы проглядывал коричневый череп, но глаза ее сияли, как бриллианты, и были полны того самого света, которого он так боялся.

Старым, надтреснутым, но громким голосом она выкрикивала: «Ласки в кукурузе!» И он ощущал в себе какую-то перемену и замечал, что превратился в пушистую, коричневато-черную недоношенную тварь с черными глазами-бусинками. Он был лаской, трусливым ночным зверьком, который нападает на маленьких и слабых.