Бегство от страсти

Передо мной был не тот человек, что, заикаясь, сделал мне предложение, которое я решила принять, даже не дослушав; не тихий ненавязчивый супруг, которого никто в доме не замечал и о ком я совершенно забыла, захваченная счастьем своей любви к Джеральду.

Это был холодный, жестокий и решительный человек, которого я не могла ни поколебать, ни изменить.

Он достал из ящика стола ту идиотскую куклу, что я дала ему. Он напомнил мне мои слова, повторив их с горечью и ожесточением. Я поняла тогда, что мне никогда не искупить мою вину перед ним и, что бы я ни сказала и ни сделала, ничто не сотрет из его памяти прошлого.

Холодно и бесстрастно он ответил, что, когда у меня родится ребенок, он публично и официально заявит, что не является его отцом, что он не оставит ему ни пенни и никогда не допустит, чтобы он унаследовал Прайори.

Я плакала, умоляла, настаивала — бесполезно. Норман отомстил мне за то, что я заставила его выстрадать.

Оставалось одно — уехать. Я уехала в Кению. Я договорилась с теткой, женой брата моего отца; они с мужем обещали забрать ребенка, как только он родится.

Моя тетя была привлекательной женщиной, мягкой и обаятельной, всего на десять лет старше меня. Для нее и ее мужа было большим разочарованием и огорчением, что они не могли иметь детей.

Мой сын родился у них в доме. Об этом знали лишь несколько близких друзей, так что не было никаких слухов, никаких разговоров. Мои родственники усыновили мальчика и дали ему свою фамилию — ту же, что и его собственная, — Джеральд Эшвин.

Оправившись, я вернулась в Англию, чтобы увидеться с Норманом. Я умоляла его дать мне развод. Джеральд и я решили, что на нашем ребенке не должно быть ни единого пятна, и нам казалось, что если мы поженимся, то сможем взять его к себе и со временем обстоятельства его рождения забудутся.

Норман мне отказал. Я поняла, что все потеряно. Джеральд не хотел уходить из полка, и нам было трудно видеться, не говоря о том, чтобы бывать вместе подолгу. Мы проводили вместе неделю, когда он получал отпуск, а затем следовали долгие месяцы одиночества.

У меня были деньги, которые Норман дал мне в обмен за Прайори. Именно тогда я поняла, что деньги ничто, на них не купить того, что нужно больше всего в жизни.

Наконец Норман смягчился. Это произошло после того, как я побывала у ловкого и беспринципного юриста, обещавшего мне начать процесс и доказать, что, продав Прайори, я нарушила порядок наследования, обойдя наследников мужского пола и тем самым лишив их законных прав.

Думаю, мы бы в любом случае проиграли, но Норман предпочел дать мне развод, чем подвергать сомнению свои права на Прайори. Это было единственное, чем он дорожил, и ему доставляло большое удовлетворение являться владельцем дома, где он некогда служил чистильщиком обуви.

Он дал мне развод, и на следующий день после того, как постановление о разводе должно было вступить в силу, мы с Джеральдом собирались пожениться. Были уже сделаны все приготовления, но вы знаете, что произошло — он погиб.

Мне кажется, я умерла тогда вместе с ним. С тех пор жизнь потеряла для меня всякую цену. Мне так надоела эта болезнь, которая все никак не поможет мне уйти.

Смерть не страшит меня — ведь если впереди вечность, меня там ждет Джеральд. Мы никогда не расставались так надолго.

Но прежде чем уйти к нему, я хочу видеть его сына. Джерри не знает, что. я его мать. Мы никогда не говорили ему, и теперь нет никаких оснований открывать ему правду.

Но если бы вы могли убедить Нормана позволить ему сюда приехать… чтобы я могла увидеть его в последний раз… погладить его кудрявую головку… поцеловать его еще раз… Ведь вы можете уговорить Нормана… Ведь можете?

Голос ее прервался. Флер чувствовала, что у нее самой по лицу текут слезы.

— Я… я постараюсь, — прошептала она.

Ну и заварила же я кашу! — попыталась улыбнуться Синтия. — Но теперь это уже не имеет значения. Джеральд позаботится обо мне, но я хочу сказать ему, что с нашим сыном все в порядке. Пошлите, пожалуйста, за Джерри, прошу вас, Флер!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Выглядывая из-за опущенной шторы, Флер наблюдала за похоронной процессией, черной змеей извивавшейся по аллее, ведущей к церкви.

Гроб был покрыт цветами, и многие несли венки, но все равно впечатление было тяжелое и мрачное.

Процессия свернула с аллеи на дорогу, ведущую через поле. Гроб несли мужчины из прислуги, впереди шел Бархем. Его морщинистое лицо совсем съежилось от горя.