Пока не пробил час

– Я описал все подробно, что видел, и оставил в надежном месте. Если вы меня убьете – мои записи обнародуют, все узнают…

Макаров на несколько секунд задумался.

– Ерунда, – сказал он наконец и непроизвольно взмахнул рукой с пистолетом. – Никто не поверит! Все решат, что убийца фантазирует, выгораживает себя. А я постараюсь, чтоб так и думали.

– Теперь уже не получится, – произнес Викентий Павлович и шагнул вперед. Он уловил момент, когда дуло ушло чуть в сторону от Юлиана. Тот сделал именно то, на что Петрусенко рассчитывал: резво отпрыгнул за каменную кладку. Макаров тут же неуловимым движением развернулся и выстрелил на голос следователя. Пуля попала Викентию Павловичу в ногу. Словно огнем полоснуло по бедру! Он вскрикнул: хотелось согнуться, упасть на землю, завыть от боли… Но он, сжав зубы, остался стоять – не отрывая глаз от человека, также застывшего напротив.

Макаров стискивал рукоять револьвера – теперь дуло было направлено на Петрусенко. Невероятно, но Викентий Павлович видел глаза исправника. Они блестели огнем, который выжигает человека изнутри, в них была звериная тоска и отчаянная страсть.

«Он сейчас выстрелит в себя! – подумал Петрусенко с необъяснимой уверенностью. Но тут же ее сменило сомнение: – Или в меня?»

В тот самый момент, когда, несколько дней назад, Викентий Павлович понял, что убийца – исправник Макаров, он подумал: «Лучший выход для него – самоубийство!» Это было бы, по крайней мере, мужественно. И, отправляясь в эту засаду, в храм, он отчетливо понимал, что ему не хочется убивать Макарова, а хочется, чтобы сам Макаров принял верное решение. Пока что оружие убийцы было направлено в лицо следователя, но Петрусенко видел, чувствовал – тот колеблется! Да, он загнан в ловушку, да, из нее можно выйти, сделав выстрел… Но какой это должен быть выстрел? В кого?

Напряжение нескольких последних секунд было таким сильным, что Петрусенко перестал чувствовать боль. Он просто забыл о своей ноге, не ощущал липкой горячей крови. Под дулом револьвера он сделал шаг вперед, бешено колотилось сердце, прерывалось дыхание. И голос выдал его волнение, когда он произнес, сорвавшись на полушепот:

– Зачем вы это сделали, исправник? И что теперь? An vivere tanti est? Стоит ли жизнь такой цены?

Несколько томительных мгновений они стояли, глядя в глаза друг другу. Но вот зрачки у Макарова расширились, губы задрожали, все черты лица его смягчились. Поразительно, как хорошо видел все это Викентий Павлович в тусклом лунном свете!

– У Нади глаза, как у Веры… – прошептал Макаров. Поднял револьвер к виску и выстрелил…

Викентий Павлович все еще стоял над рухнувшим наземь самоубийцей, когда к нему подскочил Юлиан.

– Господин Петрусенко, Викентий Павлович! Вы же ранены – кровь так и хлещет! Пойдемте скорее, я помогу!

Он ловко забросил руку следователя себе на плечо, и только тут Викентий Павлович понял, как много он потерял сил. И, наверное, крови: перед глазами все расплывалось, качалось… Он помнил еще, как Юлиан спросил растерянно:

– Как же нам отсюда выбраться? Через забор вы не перелезете, в раздвинутые прутья не протиснетесь… О, смотрите – городовой! Наверное, выстрелы услыхал…

И тут Викентий Павлович потерял сознание. Лишь после он узнал, что, пока городовой бегал в ближний дом к священнику, открывал калитку, ловил пролетку, Кокуль-Яснобранский, разорвав свою рубаху, умело перетянул ему ногу повыше раны самодельным жгутом, остановил кровь. А потом довез его до гостиницы и отправился к приставу. Когда Петрусенко очнулся, рядом уже находились два доктора и пристав. Он чувствовал себя слабо, однако рассказать о происшествии в храме сил у него хватило.

28

Два дня Викентию Павловичу было очень худо. Он то приходил в себя, то снова терял сознание, а иногда ему специально кололи морфий, чтобы он спал и не чувствовал боли. Ему сделали операцию – удалили пулю. Но рана начала гноиться, пришлось оперировать еще раз, чистить, промывать… Когда он приходил в себя, рядом всегда видел жену. Он улыбался ей, шутил:

– Как тебе роль сиделки?

– При твоей работе мне нужно было к ней заранее готовиться!

– Знала бы, что выйдешь замуж за полицейского, кончала бы медицинские курсы, а не филологические.

– Ничего, – отвечала Люся. – Я на практике все познаю.

Другой раз, просыпаясь, он спрашивал:

– Ты хоть отдыхаешь?

– Не беспокойся, дорогой! Для нас с Катюшей главное, чтобы ты поправлялся.