Ареал. Цена алчности

«Дерьмово все обернулось», — подумал Медведь, глядя на скромно улыбающееся лицо Ветра. Несмотря на факты, ему не верилось, что Туман мог убить своего боевого товарища. Пусть они были из разных «Альф», дело не в этом. Иван не похож на человека, способного на предательство. Медведь проторчал с ним целую неделю в лабе у Лаванды, ходил в одну смену и пообщался не один десяток часов. Этого, конечно, недостаточно, чтобы насквозь изучить человека, но кое-что понять он смог. Как бы там ни выглядели факты, а Туман не мог убить Ветра, и всё тут. Мнение это, прямо скажем, выглядело глуповато, и Медведь держал его при себе, высказав лишь однажды в разговоре с Лавандой. Та сильно сдала после всех этих трагических известий, несколько часов просидела в кабинете у Рентгена, и никто так и не узнал, о чём они говорили, после чего заперлась в своей ЛП-32 и не покидала её до сих пор. Сам Медведь предпочел с контрразведчиками не откровенничать, не желая влипнуть в лишние неприятности, памятуя о том, как сам оказался на службе в РАО.

Когда его бригаду морской пехоты, в которой он командовал ротой, отправили воевать на Кавказ, ему со своими бойцами пришлось пробегать по предгорьям почти восемь месяцев. Незадолго до замены в его батальоне сменился командир, и новый комбат оказался хорошим карьеристом, но плохим военачальником. Из-за его идиотского приказа рота Медведя попала в жестокую мясорубку, в которой он потерял убитыми и ранеными почти два десятка бойцов. Перед выходом на задание Медведь несколько раз предупреждал комбата о несостоятельности и опасности его решения, но тот не пожелал слушать. В результате лишённые арт- и авиаподдержки, под непрекращающимся ледяным дождём, люди Медведя дрались в полном окружении почти трое суток, после чего погода наладилась, и подошедшая на помощь броне группа сняла с них блокаду боевиков. Когда взбешённый Медведь добрался до штаба батальона, он едва не убил комбата, разъярённого здоровяка оттаскивали всемером. Комбат попал в госпиталь с сотрясением мозга и переломами носа и челюсти. Медведю ярко светил трибунал и приличный срок.

Спасли его, как ни странно, особисты, помощи от которых в подобной ситуации вряд ли кто-то мог ожидать. Они доложили своему командованию, и ФСБ на удивление быстро решило этот вопрос. Медведя уволили из армии, и через неделю он уже числился сотрудником госбезопасности, сидя в самолёте, вылетающем рейсом до Ухты. Так он попал в ОСОП. Командир Спецотряда Ферзь не понравился ему с первой же минуты, но, помня о своей прошлой ошибке, Медведь предпочёл не идти дальше недовольного бурчания. С тех пор он держался от Ферзя как можно дальше, был вечно всем недоволен, по приказы командира выполнял четко и в срок, в его дела не лез и вообще ими не интересовался. Самого Салмацкого, похоже, такое положение вполне устраивало. Он даже назначил Медведя командиром группы, в которую и перевёл всех недовольных своим руководством. И за всю бытность майора в ОСОП ничего подобного тому, что произошло сейчас, не случалось ни разу.

Ни разу ли? Медведь задумался. Люди в Спецотряде гибли часто, но такова их работа. Он никогда не задумывался над тем, что можно было назвать гибелью «при странных обстоятельствах», не желая ворошить собственные грехи. Сейчас, глядя в глаза улыбающемуся с фотографии Ветру, он впервые пожалел о том, что сознательно отгораживался от всего этого. Медведь считал Ферзя плохим военспецом, но очень даже грамотным руководителем, и это уравновешивало друг друга. Теперь же где-то в глубине души поселился маленький и противный червячок сомнения, тихо, но настойчиво грызущий Медведя изнутри. Что-то во всей этой истории не так, он это чувствовал, но в таком деле одни лишь ощущения значат до ничтожного мало… Медведь ещё раз посмотрел Ветру в глаза и направился к кабинету Салмацкого.

* * *

Едва заметная дымка сна почти не мешала разглядывать висящий на степе ППШ-41, и Иван бережно провёл рукой по легендарному оружию. Металлические части автомата выглядели так, будто изделие только что сошло с конвейера, и лишь отполированное руками дерево выдавало десятилетия эксплуатации. Совсем рядом, в распахнутых дверях стоял солдат во фронтовой гимнастёрке и что-то тихо говорил громадному чёрному псу, сидящему снаружи.

— Пожалуйте за стол, добры молодцы! — Берёзов обернулся на звук и увидел ту самую девушку в сарафане. Только на этот раз он был атласный и, как всегда, воздушный, — обед стынет!