Том 4. Начало конца комедии

А мои болезные голубчики, вместо того чтобы спать и накапливать силы для новых подвигов, сидели в красном уголке, где не было ни одного растения и ни одной акварели, если не считать серого заголовка стенгазеты и парочки лозунгов. И не просто сидели, а кусались и лаялись над шахматной доской, как пес с котом, ибо боцманюга вечно брал ходы назад, а старпом этого не делал, но и удержаться от попреков тоже не мог.

— Ну как, хорошо здесь штурманец с «Чернигорода» хвостом перед вами вилял? — спросил я.

— Вилял. Все по форме. Зачем только это надо было? — пробурчал Антон Филиппович и запустил ложку в бачок с макаронами. Бачок стоял рядом на столе, а боцманюга был из тех суперморяков, которые способны жевать и глотать макароны с мусором, то есть с фаршем — дежурное флотское блюдо — даже за час до прихода в родной порт.

— Он нам по мату вкатил, — объяснил старпом. — На двух досках играл. И настроение испортил.

— Ишь, какой маленький запас хорошего настроения, — сказал я, бодрясь, ибо и у меня настроение стало портиться от сознания, что моих любимых голубчиков здесь побил этот продукт современной эпохи. — А что, Степан Иванович, он здорово играет?

— Дебюты знает — вот и выигрывает, — сказал старпом и запыхтел от раздражения.

— Пристал к нам с теорией, как вошь к солдату, — сказал боцманюга.

— А кто же вам мешает дебюты знать? — спросил я. — Их от вас в сейф прячут?

— Вот пусть он у меня без дебютов выиграет! — сказал боцман, заглатывая макароны.

— Вопль верблюда в тундре! — уныло высказался Степан Иванович. — Конечно, какое-то хамство в любой теории есть, но оно у порядочных людей только зависть вызывает. И ничуть оно не меньше, чем твое, Антон Филиппович, когда ты четыре хода назад взял…

— Три, а не четыре!

— Да бога побойся! Четыре!

— Марш спать! — приказал я сурово. — Ваше время кончилось!..

Я все так хорошо — даже детали — помню потому, что тогда очередной раз собирался завязывать с морями; очередной раз бросал плавать. И думал, что рейс последний. А тот, кто бросал летать или плавать, знает, как запоминается последний полет или последний рейс.

1977

У АДАМА И ПЭН В НЬЮ-ЙОРКЕ

Поезжай вдоль Бродвея, и ты увидишь Манхэттен в разрезе…

Адам Незуагхнюм. Четверо верхом на мотоцикле

1

Около двух ночи двадцать пятого ноября мы подходили к Нью-Йорку, скользили по лунной дорожке прямо на запад — курсом 270°.

Было полнолуние. Лунные блики украшали сталь палуб.

Левее носа вспыхивал мощным, неземным, космическим светом маяк Амброз. Удары маячных вспышек вышвыривали тьму из самых потаенных закоулков рулевой рубки.

Справа светились огни на острове Лонг-Айленд, они были оранжевыми с вкраплением кроваво-красных. Оранжево-красные отблески украшали длинное острое ночное облако, отделявшее сушу от небес. Сквозь облако трассировались отличительные огни идущих на посадку и взлетающих самолетов.

Справа по корме, нелепо задрав лапы кверху, стояла на голове Большая Медведица. Из ее опрокинутого ковша выливалась кромешная тьма полуночи. Однако океанская вода улавливала слабые лучики далеких светил и лучи искусственных огней: гладкие горбы океанской зыби потаенно мерцали.

В семи кабельтовых от маяка стало видно его название, оно вопило огромными пылающими неоновыми буквами: «АМБРОЗ».

Из-за вышки маяка выскочил катер, полыхая вспышками белого лоцманского огня.

Американский лоцман весил килограмм двести, но взлетел по штормтрапу юркой мышкой. Он выглядел старым боксером, который теперь добродушно работает в хорошем ресторане штатным вышибалой.

Лоцман вывалил из своего портфеля десяток журналов и газет — обычный знак любезности по отношению к капитану и экипажу, одичавшим без новостей и глянцевитых красоток в океанских пустынях. Вывалив ворох гнилой пропаганды на штурманский стол и путевую карту, лоцман вякнул традиционное: «Фулл ехид!», и мы дали сто десять маневренных оборотов, ложась на створ знаков Уэст-Банк и Статен, который ведет по каналу Амброз в пролив Тэ-Нарроус.

Луна провалилась за мыс. На ее месте видна стала Кассиопея, которая лежала на боку.

Лоцман связался с начальством и обрадовал нас тем, что до семи утра к причалу мы не пойдем, станем на якорь в бухте Грейзенд.

Тем временем мы плыли по каналу Амброз. Частопроблесковые буи подмигивали с правого борта, какой-то синий огонь мигал с левого. На Лонг-Айленде стали видны многоэтажные дома с красными огнями на крышах. И мы начали поворачивать вправо, приводя мыс Санди-Хук на корму, а светящий знак Уэст-Банк на двести семьдесят один градус. И прямо по носу открылась горбатая цепочка белых огней — огромный мост над проливом Тэ-Нарроус с пролетом между опорами в тысячу двести метров и высотой в семьдесят.