На пороге смерти

19-го июня меня привезли в больницу. 25-го я впервые встал на ноги, проковылял три шага к стулу, сел на него в операционном облачении, опустил голову и тщетно пытался сдержать слезы. В случаях, подобных моим, люди внушают себе, что им повезло, просто невероятно повезло, и зачастую это срабатывает, ибо, по сути, так оно и было. Но иногда никакие внушения не помогают. Тогда люди плачут.

Через день или два после этих первых шагов началась физиотерапия. За первый заход я с помощью передвижной опоры, пошатываясь, проделал десять шагов по коридору. В то же время училась ходить еще одна пациентка - сухая восьмидесятилетняя женщина по имени Элис, перенесшая апоплексический удар. Мы то и дело подстегивали при ходьбе друг друга, если у нас еще оставались силы. На третий день я сказал Элис в коридоре, что когда она идет так, то у нее видны трусы.

"А у тебя, парень, повсюду видны щели", - пропыхтела она и поковыляла дальше.

4-го июля я мог уже так долго оставаться сидеть в кресле-каталке, что меня вывезли на погрузочную эстакаду за больницей, откуда я наблюдал за праздничным фейерверком. Стояла невероятная жара, улицы были заполнены людьми, которые все что-то ели, пили пиво и лимонад и задирали головы к небу. Тэбби стояла рядом со мной, держала меня за руку, а небо озарялось красно-зеленым и желто-синим цветом. Тэбби временно снимала комнату напротив больницы и каждое утро приносила мне яйца под майонезом и чай. Еда шла мне только на пользу. Когда я вернулся в 1997 году со своего путешествия на мотоцикле по австралийской пустыне, я весил 108 килограмм. В день, когда меня выписали из Мэнской центральной клиники, мой вес был не много не мало 82 килограмма.

После трехнедельного пребывания в больнице я 5-го июля вернулся в наш дом в Бангоре. Я ежедневно выполнял свою реабилитационную программу, состоявшую из растягиваний, наклонов и ходьбы на костылях. Я очень старался быть мужественным и уверенным в успешном исходе дела. 4-го августа мне надо было ложиться на очередную операцию в Мэнской клинике. Введя мне в руку канюлю, врач-анестезиолог сказал: "О'кей, Стивен, сейчас вы почувствуете себя так, как будто вы выпили несколько коктейлей". Я хотел сказать ему, что это здорово, потому что я вот уже одиннадцать лет как не пью коктейлей и вообще не употребляю никакого алкоголя, но прежде чем я сумел двинуть языком, я уже лежал в забытьи. Когда я проснулся, шанцевых штырей в моей ноге уже не было. Я снова мог сгибать колено. Доктор Браун оценил мое выздоровление как "соответствующее обстоятельствам" и отпустил меня домой тренироваться дальше (кто когда-нибудь уже занимался лечебной гимнастикой, тот знает, что это ничто иное как прописанная пытка). Но в процессе всего этого произошло еще кое-что. 24-го июля, спустя пять недель после столкновения с "доджем" Брайана Смита, я снова начал писать.

Фактически работу над своей книгой "О писательском ремесле" я начал в ноябре или декабре 1997 года, однако несмотря на то, что для чернового варианта книги мне обычно требуется не более трех месяцев, эта еще и через полтора года была готова только наполовину. Так получилось потому, что в феврале или марте 1998 года я отложил ее - я не знал, как мне писать ее дальше и вообще, стоит ли это делать. Писать романы мне, по сути дела, доставляло столько же удовольствия, сколько и раньше, но каждое слово автобиографической книги было для меня настоящей мукой. После "Противостояния" "О писательском ремесле" была первой книгой, которую я отложил в сторону, не закончив ее, и она действительно оказалась в "долгом" ящике.

В июне 1999 года я решился все-таки закончить проклятую книгу о писательстве в течении лета, а потом пусть там Сюзан Молдоу и Нэн Грэм в издательстве "Скрибнер" решают, получилась она или нет, думал я. Подготовленный к самому худшему, я перечитал рукопись и установил, что она мне по-своему нравится. К тому же конец пути мне теперь виделся отчетливо. Изложение истории своей жизни, где я пытаюсь раскрыть перед читателем некоторые ситуации и обстоятельства, благодаря которым я стал тем писателем, коим являюсь сегодня, я уже закончил; "технические" вопросы моего творчества тоже были освещены достаточно, по крайней мере те, которые казались мне наиболее важными. Не хватало только главной части о самом "писательском ремесле", в которой я хотел по возможности ответить на все вопросы, задаваемые мне на семинарах и лекциях, а также на вопросы, которых я всегда очень жду, - о языке.