Дочки-матери

– Нет, – он поднял на нее затуманенные глаза, – позавтракай. Тебе надо.

Потом резко вскочил, с грохотом отодвинув стул, и скрылся в комнате. Минут через двадцать появился, но уже в другой одежде, с большим, почти пустым рюкзаком за спиной. Покидал в него, не глядя, яблоки, груши, хлеб со стола и встал у двери в ожидании.

Инна тут же вскочила. Он не обратил внимания даже на то, что на ней вчерашнее легкое платье, под которым проступает влажный купальник – сходить переодеться она так и не решилась, боясь в глубине дома наткнуться на его мать. Они молча вышли.

– Есть два пути, – безразличным тоном начал объяснять он, – один через трассу, другой от кипарисовой аллеи.

– А в чем разница? – Инна задала вопрос, чтобы его расшевелить.

– Первый годится даже для пенсионеров, – с прежней интонацией произнес он, – второй сложнее: между отвесными скалами.

– Первый, – выбрала она без колебаний. Ей было все равно: идти, карабкаться или лезть. Лишь бы оставаться с ним наедине как можно дольше, и пенсионерская тропа подходила для ее цели больше всего.

– А ты трусиха, – бросил он без тени шутливости, – не то что Ma…

И тут же захлопнул рот.

Они шли по старым улочкам Симеиза, вверх, в сторону трассы. Потом еще минут двадцать ползли до самой горы, пока не оказались на первой смотровой площадке.

– Здесь начинается экологическая тропа, – объяснил Конунг голосом, звучавшим словно из прошлого, – пойдем.

Чем выше они забирались по каменистой тропе, ведущей сквозь средневековые заросли деревьев, тем легче становилось у Конунга на душе, и настроение Инны взлетало следом за ним. Он уже веселился, смеялся, словно заправский экскурсовод рассказывал историю поселения и легенды, которыми успела окружить себя Кошка за минувшие годы. Она оказалась юной горой – всего-то миллион лет.

– Смотри! – Конунг, встав на краю обрыва, обвел щедрыми руками море вдали и ставший крошечным Симеиз.

От восторга у Инны перехватило дыхание, но наслаждение длилось только пару секунд: она испугалась за Павла, покачнувшегося на краю.

– Отойди, – плаксиво попросила она, – пожалуйста!

– Сейчас, еще немного.

И раскинул руки, как крылья.

Они забирались все выше и выше, оставив груз забот далеко внизу, у подножия горы. Им, молодым и забывчивым, мир снова казался красочным, а великолепные виды вокруг напоминали о том, что нужно, обязательно нужно жить!

На одной из площадок они наткнулись на теснившуюся у обрыва толпу. И местные, и туристы застыли с расширенными глазами, сосредоточенно глядя вниз.

– Старый замок? – в восторге спросила Инна.

– Почти, – задумчиво произнес Конунг и, мягко раздвинув нескольких любопытных, глянул вниз.

Кроме огороженных красными флажками развалин, по которым на четвереньках, чтобы не сорваться, ползали несколько милиционеров, ничего он не разглядел.

– Что там? – раздался его обеспокоенный голос.

– Девушка сорвалась, – с тяжелым вздохом отозвался стоявший рядом пожилой мужчина, – говорят, еще ночью. Насмерть разбилась.

Конунг вздрогнул и переменился в лице.

– Местная?

– Кто ж из местных станет шляться здесь по ночам? – старик посмотрел на него с укором. – Приезжая.

– Где она?

– Во-он, – рукой указал мужчина, – видишь под самой стеной? Маленькая такая, с черными волосами. Эх, жалко девку!

– Она же уехала, – прошелестел Конунг неживым, как пергамент, голосом, – мать же сказала…

За долю секунды сообразив, что происходит страшное, Инна вцепилась в свое сокровище с невесть откуда взявшейся силой и оттащила его от края скалы.

– Это я, – прохрипел он, – я виноват! Я-а-а-а-а!

Отчаянный крик эхом разнесся над жуткой горой…

На следующий день Павел повез в Москву цинковый гроб. Инна, запуганная и затравленная, проводила неразлучных влюбленных на катафалке до Симферополя и вернулась назад, в Симеиз.

Глава 7

Противное жужжание ламп в классе выводило Маку из себя. Половина народу, как обычно, клевала носом, половина сидела в социальных сетях, выходя в Интернет с мобильных телефонов.

Учитель жил своей жизнью: гнусаво читал идиотскую статью из какого-то научно-безумного журнала в дополнение к новому параграфу по истории. Сам расстраивался, сам хихикал, сам задавал вопросы, сам на них отвечал.

Как же достало это все! Она думала, что после того как Фила объявят виновным в поджоге журналов, жизнь в школе вернется на круги своя. Прежние приятели, прежние учителя. Но история эта слишком многое изменила, и перемены оказались к худшему: многие лица, с которых сдернули покров детских иллюзий, стали Маке противны. Даже мамаша Фила – улыбчивая тетенька и отличная повариха – оказалась на самом деле жестокой стервой. В школе ходила перед всеми на цыпочках, пресмыкалась, а дома «воспитывала» сына так, что у Филимонова то бровь оказывалась рассечена, то синяк красовался под глазом. Кулаки Маки невольно сжимались, когда она видела следы недовольства матери на лице Фила. Она боялась даже подумать о том, что будет, когда родительница узнает о беременности Ритки.