Боковая ветвь

Ее дни на работе были расписаны по часам. Утром он ее отвозил, вечером забирал, всюду они были вместе.

Она выглядела прекрасно, знакомство с хирургом и его вмешательство пошло ей на пользу, на улицах ее называли девушкой, и как-то неожиданно, в один из летних вечеров, чистя зубы в ванной комнате, Вячеслав Серов без сожаления вспомнил, что за все это время он не видел никого из старых или новых приятельниц.

Как-то вечером, уже снова летом, он надушился, надел синий махровый халат и вошел в спальню. Наташа лежала поперек кровати на животе, положив голову на сложенные под подбородком руки, и читала впервые изданную у нас «Историю Европы». Увидев его, она стала говорить о закономерности революций. Он сел рядом и вопросительно погладил ее твердую блестящую голень. Ногой она небрежно оттолкнула его руку и, перевалившись с живота на спину, с недовольной капризной гримасой уставилась в потолок.

— Вечно ты не дослушаешь, что я тебе говорю! А потом «Новости» из телевизора принимаешь как откровение. Хотя все, что происходит сейчас у нас, далеко не ново и уже неоднократно повторялось в веках!

— Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!

— Жаль только, что мужчины предпочитают наивных глубоких дур! Их ведь так легко, весело и безопасно любить!

С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и она не могла уже дать обратного хода.

— Наташа, ты опять устраиваешь скандал? — Он попытался ее обнять. Но ее несло:

— Отстань, я не хочу тебя! Знаю, позавчера, когда я задержалась в институте, ты опять был здесь с какой-то бабой! — Она резко вырвалась из его объятий и босыми ногами прошлепала в кухню. Он почувствовал запах сигаретного дыма. Вот еще новости, она стала курить!

— Наташа, у меня уже давно никого не было! А уж позавчера так и подавно!

— Как противно!

— Честное слово, не было! Простудишься ведь, надень тапки!

— И не подумаю!

— Глупышка! Перестань ревновать!

— Не ревновать, не злиться, не замечать, не орать? Очень удобно иметь такую жену! И я снова к вашим услугам!

— Наташа, я не понимаю, чего ты вдруг? Будь справедливой, ведь я сейчас почти все время с тобой…

— Ах, извини, что мне пришлось тебя затруднить своим присутствием! Не дать тебе соблазнить падчерицу!

— Опомнись, Наташа! Что ты такое говоришь! Катя для меня просто дочка! Вспомни, ведь ты простила меня! Ты сама это писала на бумажках сто раз!

— Мне наплевать на все!

— Уймись, успокойся! Я люблю тебя, только тебя, люблю одну тебя!

Она опять скрючилась на кровати, свернулась в комок, будто от боли. Он укрыл ее одеялом, словно ребенка, и лег рядом.

«Господи, что нас ждет? Неужели дальше будет все хуже?» — думал он, насильно обнимая ее, пока она не затихла. Он решил, что она заснула, и лежал неподвижно, но она не спала.

«Боже мой, — думала и она, — я все рушу! Сама. Зачем я сейчас кричала? Потому что кричать легче, чем молчать. Где же ты, мой барьер, моя планка? Как они теперь высоко! Не достать! И как страшно падать! Теперь он жалеет меня, а раньше — уважал. Папа стал стар, не выезжает с дачи, никуда не ходит. Мама возится по дому. Дочь со своим парнем. Все они отходят от меня с каждым днем дальше и дальше. Работа — единственная отдушина. Женя не в счет. Больше нет никого. Только тень моей юности. Темное пятно, тревожащее меня до сих пор. Человек, обошедшийся со мной, в сущности, очень несправедливо. За что меня кто-то наказывает? Не так уж много было мужчин в моей жизни. К сожалению, верного человека не было ни одного».

Тут она заснула, и во сне ей представился яркий картонный круг, а на нем она увидела себя в виде маленькой деревянной куклы в розовом бальном платье. Кукла стояла в центре маленькой карусели, а вокруг, словно в строю, застыли три высокие фигуры в темных плащах. Лиц их было не видно под капюшонами, и как она ни старалась сойти со своего места, подойти к ним, ноги не слушались ее. Фигурки охраняли ее, будто пленницу. Карусель начала кружиться, быстрее, быстрее, плащи развевались, капюшоны слетели, все лица слились в один светлый круг, ничего нельзя было разобрать. Розовый подол ее платья поднялся, оборки защекотали ей лицо, мешали дышать, шелк запылал жаром, огнем… Потом розовый шелк превратился в тяжелый плащ, она почувствовала, что и ее лицо тоже утратило черты и стало бесформенной маской. Страшная огнедышащая боль засвербила в груди. Ей не хватало воздуха. Она стала метаться, стонать, руками отрывать темную ткань от лица. И внезапно очнулась. Подышала ровно, пока не успокоилось сердце. Сказала себе: