Реанимация чувств

– Поехали, – сказал доктор сестре. Сестра накрыла труп другой простыней, и при всеобщем молчании они покатили скорбный груз в маленькую кладовку, где хранили грязное постельное белье, изорванные больничные пижамы и ветошь, из которой делали тряпки для разных нужд. Там они оставили его до утра.

– Инфаркт есть инфаркт, – закрывая дверь, сказал доктор, обращаясь то ли к себе, то ли к сестре. – Перестели в палате постель и уколи всем больным снотворное.

– Хорошо, – тихо сказала сестра и пошла по коридору, стараясь ступать неслышно.

А доктор, войдя в ординаторскую, где на его столе среди историй болезни стояли стакан молока и тарелка с гречневой кашей с сардельками, подумал, глядя на еду: "Хоть бы его жена пришла не сегодня, а завтра".

После этого он, порывшись, достал из кейса полиэтиленовый пакет, тщательно высыпал в него содержимое тарелки, отправил его в мусорное ведро и, чтобы не чувствовать запаха пищи, от которого его мутило, открыл окно. Холодный воздух ворвался в ординаторскую. Доктор достал из шкафчика початую бутылку коньяка, плеснул на четверть в стакан из-под молока, снял с себя влажный от пота халат, нашел другой, старый, надел, воткнул чайник в розетку и, выматерив свою жизнь и свою работу, сел писать эпикриз.

13

В ординаторской отделения реаниматологии дым стоял коромыслом в прямом смысле слова. Курили все.

Ашот с Барашковым сидели, обнявшись, перед маленькими мензурками, наполненными разведенным спиртом, и курили "LM". Татьяна курила длинную сигарету; она картинно сидела чуть в стороне на продавленном синем диване и наблюдала за происходящим. Курила болгарскую сигарету Марина, стараясь, чтоб были незаметны ее красные глаза и непросохшие от слез щеки. И даже Мышка неизвестно зачем попыталась закурить слишком крепкий для нее "Camel", но, закашлявшись, решила бросить это глупое дело: надела халат и стала носить грязную посуду к раковине. Марина затушила сигарету, вздохнула, откинула на спину густые черные волосы и стала помогать Мышке. Таня не двинулась с места.

– Не надо плакать, все образуется, вот увидишь! – по-матерински ласково сказала Мышка Марине.

– Да я уже и не плачу, – ответила та, и сначала намыленная, а потом блестящая чистая посуда стала легко выкатываться из-под ее рук.

– Ашот Гургенович! Нам пора! – игривым голосом сказала Татьяна, выразительно посмотрев на часы.

– Все, друг, прости! Красивую женщину нельзя заставлять долго ждать! – сказал Ашот Аркадию и хотел подняться.

– Нет, постой минутку! – Барашков схватил его за рукав. – Ты не понял, какое это выгодное предложение! Двадцать долларов в час! До полночи – сотня баксов! На дороге же не валяются!

– Ну не могу я сегодня, прости! Поезжай один. А в следующий раз я к тебе присоединюсь.

– А когда он будет, этот следующий раз? Я уже договорился с хозяевами, нас ждут. Что ты думаешь, у таких хозяев собаки каждый день помирают?

– Ну почему ты не хочешь ехать один?

– Скажу тебе честно, – Аркадий сидел расстроенный, красный. – Я боюсь собак. С детства. Ладно бы спаниель, а тут сенбернар! Да еще больной. Ты бы его подержал, а я бы сделал укол. Так и продежурили бы до ночи. А уж ночью хозяева бы вернулись, пусть бы делали, что хотят. Мы после двенадцати за собаку не отвечаем. А до двенадцати с песиком бы посидели, вынесли бы на одеяле во двор для отправления естественных нужд. Все дела! А ты не хочешь меня поддержать!

– Но я не ветеринар!

– А нас вызывают не как докторов, а как сиделок!

– Все равно я не могу!

– Ну и зря! А мне придется ехать.

– Ты на машине?

– Ну да.

– Давай осторожно, а то гаишники остановят. После дежурства может быть круто.

В ординаторскую вошел Чистяков. Такой же, как всегда. В высоком белом накрахмаленном колпаке, в квадратных очках в пластмассовой оправе, с недовольной миной, в халате, оттопыренном на круглом мягком животе.

– Вы еще здесь? Ну и накурили! Открывайте окно и линяйте отсюда, не мешайте дежурить! Чего сидеть зря?

Чистяков был расстроен, сердит. Девочка погибала. Ему было ее жаль. Он терпеть не мог таких сборищ в рабочее время. Хотя рабочее время теперь было уже только у него – для остальных рабочий день давно закончился.

– Уж больно вы строги, как я погляжу! – басом, дурачась ответил Барашков.

– Валите, валите! Мне не до вас. Девочка ночь, наверное, не продержится. У кавказца температура поднялась. Как раз скоро будут сутки после операции. Алкаш после кровотечения пока тоже нестабилен, и нельзя сказать, что в сознании. Один "повешенный" молчит, спит. Идите и вы по домам, спите. Да завтра чтоб не опаздывали на работу! А то я тут загнусь.