Ноев ковчег доктора Толмачёвой

– Большое мне облегчение от ваших слов, – скривилась Раиса. А потом вдруг с надеждой подняла к Барашкову голову: – А вы припугнуть его не можете? В отделении, я знаю, Владик только вас одного и боится.

– Как же я его припугну? Сейчас не советские времена, чтобы в местком бегать жаловаться, – сказал Аркадий.

Новость, что Владик Дорн его побаивается, Аркадия обрадовала. «Пусть побаивается! А то строит тут из себя больно умного!» Но все-таки чем конкретно помочь Раисе, Барашков не знал.

– А тебе действительно скоро в декрет идти? – без всякой задней мысли спросил он, потому что не знал, что еще спросить.

– Да я уж месяц почти переходила! – некрасиво вытянув губы, промычала опять сквозь слезы Райка. – А думаете, из-за чего переходила? Из-за зарплаты! В декрете я вообще мизер получу, а у этого козла, – она кивнула в сторону Машиного кабинета, – хрен допросишься!

Барашков оценивающе глянул на живот и поверил. Своей высшей точкой живот уже доходил до конца мечевидного отростка грудины. Это Барашков понял с одного внимательного взгляда. «Нехорошо, – подумал он. – Как бы то ни было, женщина на восьмом месяце беременности должна отдыхать на подушках в просторной постели, а не бегать делать уколы по отделению...»

– Знаешь, я, пожалуй, поговорю об этой ситуации с Марьей Филипповной, – сказал он и вышел из комнаты.

7

Марья Филипповна Одинцова, заведующая лечебно-диагностическим центром «Анелия», конечно, не была уже той Мышкой, какой ее знала Таня в период совместной работы под руководством Валентины Николаевны, но не была и суровой, хитрой и властной начальницей, какой пыталась изобразить ее Раиса. Марья Филипповна, а для Барашкова и Дорна наедине попросту «Маша», на самом деле вовсе не чувствовала непреодолимой тяги к руководству отделением, какой от нее ожидало руководство больницы и в конечном счете сотрудники.

Действительно, коммерческое отделение «пробил» у главного врача ее отец, желающий дать дочери возможность проявить себя и покомандовать. Но Маша в отличие от отца и матери, тоже крутой бизнесвумен, настоящей тяги к руководству не испытывала. Больше всего ей нравилось лечить, наблюдать, консультировать больных, а составлять ежедневные, еженедельные, ежемесячные отчеты, лавировать между сотрудниками и руководством, держать в ежовых рукавицах младший медперсонал, постоянно считать деньги, заработанные и израсходованные, следить за расходованием медикаментов... от этого Машу уже тошнило. Тем не менее она безропотно везла этот воз, руководствуясь в основном двумя принципами: в нее вложили деньги – и дело чести их отработать, и нельзя ронять себя в глазах сотрудников. Поэтому Маша приходила ежедневно раньше всех, а уходила позже, и проверяла, подсчитывала, хвалила и ругала, лавировала... в общем, делала все, что полагается делать всем заведующим отделениями во всех больницах плюс старалась быть справедливой. Но у Маши совершенно не оставалось времени (и она об этом очень сокрушалась) на лечение больных.

Кроме того, Марья Филипповна была не замужем, и ни одного сколько-нибудь стоящего жениха за всю жизнь ей не встретилось, поэтому периодические приступы внимания со стороны ее бывшего однокурсника и теперешнего коллеги Владислава Федоровича Дорна ее одновременно и вдохновляли, и раздражали. Вдохновляли потому, что, как большинству нормальных здоровых женщин, ей хотелось замуж и детей, а раздражали потому, что Владик Дорн был столь же красив и галантен, сколь непостоянен, хитер, нахален и по-своему, как догадывалась Маша, несчастен. А русскую женщину хлебом не корми – дай кого-нибудь осчастливить. Последнее время она прикидывала и так и эдак: удастся ли ей осчастливить Владика Дорна. Наблюдения и выводы были неутешительными. В крайнем случае можно было пока поставить знак вопроса или многоточие. И это тоже очень напрягало. Женщина она была неглупая, решительная, ей хотелось определенности. Насколько Владик посвятил Марью Филипповну в свою личную жизнь, с женой он разошелся. Маша не стала выяснять почему – занятие бесполезное, и та и другая сторона всегда по-своему правы. Но его развод давал Маше надежду и право начать отношения с Дорном с чистого листа. Это обнадеживало. Почему бы, собственно, Дорну не заинтересоваться ею всерьез?

Красавицей Машу, конечно, было назвать нельзя, но и отвратительных черт в ее внешности не отмечалось. А уж имущественное положение благодаря отцу было выше всяких похвал.