Пакт

– Все, иди домой, отдохни, хватит с тебя, – сказала Пасизо Маше. – За Мая не беспокойся, сегодня переночует у меня, завтра переедет в общежитие, я уже договорилась, место для него есть.

Никогда еще она не чувствовала себя такой усталой и опустошенной. Мама спала после дежурства, Васи и папы дома не было. Карл Рихардович вышел в коридор, спросил ее про Мая, она рассказала.

– Бедный мальчик. Но знаешь, это нормально, когда внуки хоронят стариков. Значительно хуже, если наоборот.

– Да, наверное, – кивнула Маша, – но для Мая сейчас это слабое утешение.

– Сейчас – да, потом, позже, он поймет. Сколько ему? Девятнадцать?

– Да, он мой ровесник.

– Ну вот, вся жизнь впереди.

Карл Рихардович говорил то же, что Пасизо. Конечно, они были правы, и других утешений не придумаешь. Маша, когда сидела с Маем на жердочке у морга, вообще не могла сказать ни слова, молчала и шмыгала носом. Множество слов крутилось в голове, но они казались пустыми, банальными, неуместными на фоне боли, которую чувствовал Май.

– Я сегодня случайно купил ананас, – внезапно произнес Карл Рихардович, – настоящий, свежий, и еще кое-что вкусное. Один не справлюсь, может, составишь компанию?

Маша вошла в его комнату и увидела на журнальном столе, накрытом белой скатеркой, вазу с фруктами, шоколад, бутылку вина, три бокала, подсвечник с толстой свечой.

– Карл Рихардович, у вас день рождения? – спросила она смущенно.

Он чиркнул спичкой, зажег свечу, улыбнулся, отрицательно помотал головой и сказал что-то по-немецки, очень тихо.

Маша учила немецкий в училище, но не поняла ни слова.

– Моему старшему сыну сегодня исполнилось восемнадцать, – повторил доктор, опять по-немецки, но медленнее и громче.

– У вас есть дети? – изумленно прошептала Маша по-русски.

– Были. Два мальчика, старшего звали Отто, младшего – Макс. И жена была. Эльза.

– Что значит «были»?

– То и значит, Машенька. Были. Погибли, все трое, – он открыл бутылку, налил себе и Маше. – Давай-ка помянем моего Отто.

Они выпили не чокаясь. Доктор положил Маше в маленькую десертную тарелку клинья ананаса.

– Это давно случилось? – осторожно спросила Маша.

– В июне тридцать четвертого.

– Вы никогда не говорили…

– Дома, в Берлине, мы до дня рождения Отто не убирали рождественскую елку и подарки клали под елку. Он вставал утром, бежал в гостиную, ползал под ветками, вылезал, весь осыпанный хвоей. Потом приходили гости. Эльза готовила индейку, штрудели, вишневый и яблочный. Макс, младший, обязательно мастерил для Отто подарок сам. Однажды вышел конфуз. Макс сделал кораблик из куска дубовой коры, а в качестве паруса использовал лоскут белого атласа, который вырезал из вечернего платья Эльзы. Платье было новое, ужасно дорогое. Эльза, конечно, расстроилась, но Макса все-таки мы не стали ругать. А кораблик мы потом пускали плавать на веревочке в Тиргардене, в пруду, пока веревочка не оборвалась… Все оборвалось, ничего не осталось, даже фотографий.

– Когда вы тут поселились, папа сказал, вы немецкий коммунист, эмигрант. Он предупредил меня и Васю, что у вас секретная работа и нельзя ни о чем спрашивать, – Маша вздохнула. – Вот как бывает: видишь человека каждый день, живешь под одной крышей и ничего о нем не знаешь.

– Ох, Машенька, мы о самих себе ничего не знаем, не то что о других.

– А как это случилось? Как они погибли?

– Разбился самолет, в котором они летели. Я должен был лететь с ними и погибнуть с ними… Ладно, давай еще выпьем немножко, только на этот раз чокнемся, выпьем за тебя и за Илью.

– Не буду, – Маша помотала головой и поставила бокал на стол не пригубив.

– Обижаешься, что он исчез? Не нужно, я объяснял, он сейчас страшно занят, ты просто подожди, осталось совсем немного, он любит тебя, мог бы – на крыльях прилетел.

– Я не верю. Так не ведут себя, когда любят.

Карл Рихардович улыбнулся:

– Примерно то же самое мне говорила Эльза, когда я уезжал на фронт в четырнадцатом году. Я сделал ей предложение, а через неделю началась война. Я был военный врач, меня мобилизовали в первые дни, но она твердила, что я имею право на отсрочку и просто не желаю остаться в Берлине, нарочно отправляюсь на фронт, потому что не люблю ее. Ей пришлось ждать меня четыре года. Письма приходили нерегулярно, и каждый раз, когда задерживалась почта, Эльзе казалось, что я не хочу писать, забыл ее, встретил другую женщину. Я вернулся, и мы поженились.