Это смертное тело

Сначала они обменялись обычными вступительными фразами о погоде, характерными для англичан. Потом прошли к лужайке, затененной развесистым кленом. Скамеек там не было, но так они хотя бы спрятались от солнца.

Барбара подала обоим преподавателям по рекомендательному письму, написанному для Гордона Джосси. Блай нацепил очки; Крофорд уронил на документ каплю ванильного мороженого и вытер бумагу о брючину.

— Извините, профессиональный риск, — сказал он и начал читать. Через мгновение он нахмурился: — Что за черт…

В ту же секунду Блай покачал головой, и оба заговорили почти хором.

— Это подделка! — воскликнул Блай.

— Я этого не писал, — объявил Крофорд.

Барбара и Уинстон переглянулись.

— Вы уверены? — спросила Хейверс у преподавателей. — Может, забыли? Ведь по окончании курса вы наверняка написали студентам много таких писем.

— Естественно, — согласился Блай. Голос его звучал сухо. — Но обычно, сержант, меня просят написать письмо в отношении той области, в которой я работаю. Письмо написано на бланке колледжа, но здесь указано, что Гордон Джосси окончил курс бухгалтерского дела, а я к этому отношения не имею. К тому же это не моя подпись.

— А что у вас? — спросила Барбара у Крофорда. — Я полагаю…

— «Ремонт измерительных приборов», — он указал на строчки в письме, — не моя компетенция. И близко нет.

— А подпись?

— То же самое. Кто-то стащил из кабинета бланки колледжа — или даже воссоздал их на компьютере, если у него имеется образец, — а потом написал рекомендации. Иногда так бывает, хотя этому человеку прежде следовало проверить, кто у нас чему учит. Мне кажется, что он быстро просмотрел список преподавателей и выбрал наши фамилии наугад.

— Точно, — согласился Блай.

— Теперь понятно, как человек, не умеющий читать и писать, сумел «окончить» курс колледжа, — сказала Барбара Уинстону.

Уинстон кивнул.

— Но непонятно, как человек, не умеющий читать и писать, написал эти письма.

— Да, любопытно.

Это, конечно же, означало, что написал их для Гордона Джосси кто-то другой. Кто-то, кто знал его прежде. Кто-то, с кем они пока не говорили.

Робби Хастингс знал, что если он хочет докопаться до того, что случилось с его сестрой, и узнать, почему это случилось, при условии, что он вообще сможет после этого жить — или влачить существование, — то ему нужно выяснить несколько основных истин. В церкви в Рингвуде Мередит пыталась открыть ему по крайней мере одну такую истину. Он остановил ее, потому что струсил. Но Робби знал, что так продолжаться не может. Поэтому взял трубку и набрал ее номер.

— Как ты? — спросила она, услышав его голос. — Я имею в виду, что ты делаешь, Роб? Как справляешься? Я не могу ни спать, ни есть. А ты можешь? Я просто хочу…

— Мерри… — Он откашлялся. Одна половина его души кричала: «Лучше не знать, лучше вообще ничего не знать», а другая половина эти крики игнорировала. — В церкви, когда мы о ней говорили… что ты имела в виду?

— Когда?

— Ты сказала «всякий раз». Ты употребила эти слова.

— Да? Роб, я не знаю…

— С парнем, ты сказала. Всякий раз, когда она была с парнем…

«Господи, — подумал он, — не заставляй меня продолжать».

— А! — тихо произнесла Мередит. — Джемайма и секс, ты это имеешь в виду?

— Да, — прошептал Роберт.

— Ох, Роб, не надо было мне это говорить.

— Но ты же сказала. Ты должна мне рассказать. Если знаешь то, что как-то связано с ее смертью…

— Нет, — быстро проговорила Мередит. — Я в этом уверена. Это не то.

Он ничего не ответил, рассудив, что, если он будет молчать, Мередит вынуждена будет продолжить. Расчет оправдался.

— Она была тогда моложе. Это было много лет назад. И она бы изменилась, Роб. Люди ведь меняются.

Он так хотел ей поверить. Проще всего было бы сказать: «Хорошо. Спасибо» — и повесить трубку. На заднем плане он слышал голоса. Он позвонил Мередит на работу, и уже этого повода было довольно для окончания разговора. Она тоже могла бы этим оправдаться. Но он так не поступил. Он уже не мог пойти на это и жить с сознанием того, что мог бы узнать правду, если бы настоял.

— Мне кажется, пора мне что-то узнать, Мерри. С твоей стороны это не будет предательством. Ведь твои слова ничего уже не изменят.

Когда она наконец заговорила, ему показалось, что ее голос раздается словно в трубе: звук был глухим, хотя, возможно, это потому, что его сердце опустело.