ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ

— Ты уж выбери что-нибудь одно, дорогой. Он хотел фотографию сестры, и он получит ее сегодня же. Я сама отвезу ее.

Она сняла с телефона трубку и стала набирать номер.

— Джил! — сказал Ричард и стал приближаться к ней.

— Что ты хочешь мне отвезти, Джил? — спросил Гидеон.

Они разом повернулись на звук его голоса. Гидеон стоял в дверях гостиной, в полутемном коридоре, ведущем в спальню и кабинет Ричарда. В одной руке он держал конверт, а в другой — открытку с цветами. Лицо его было серым, глаза обведены кругами бессонницы.

— Что ты хочешь мне отвезти? — повторил он.

Гидеон

12 ноября

Вы сидите в кожаном кресле своего отца, доктор Роуз, и наблюдаете за мной, пока я, запинаясь, перечисляю чудовищные факты. На вашем лице, как всегда, сохраняется выражение заинтересованности в том, что я говорю, но в нем нет осуждения. Ваши глаза светятся сочувствием, которое превращает меня в ребенка, ищущего утешения.

Да, вот во что я превратился: я звоню вам и плачу, умоляю, чтобы вы немедленно встретились со мной, утверждаю, что больше нет никого, кому я мог бы доверять.

Вы говорите: «Приходите в мой кабинет через девяносто минут».

Такая вот точность. Девяносто минут. Я хочу знать, что вы такое делаете, из-за чего я не могу увидеть вас сию минуту.

Выговорите: «Успокойтесь, Гидеон. Погрузитесь в себя. Дышите глубже».

«Мне нужно увидеть вас сейчас!» — кричу я.

Вы говорите, что сейчас вы со своим отцом, но встретитесь со мной сразу, как только сможете. Вы говорите: «Если вы приедете раньше, чем я, то подождите на крыльце. Девяносто минут, Гидеон. Вы сможете это запомнить?»

И вот вы здесь, и я рассказываю вам все, что вспомнил о том ужасном дне. Заканчиваю я словами: «Разве можно было забыть все это? Какое же я чудовище, если не смог запомнить ничего из случившегося тогда?»

Вы удостоверяетесь, что я закончил свой рассказ, и начинаете объяснять, что к чему. Спокойным, бесстрастным голосом вы говорите, что невыносимая для меня память о причинении вреда моей сестре и о том, что я считаю себя ее убийцей, приобрела в моем мозге ассоциативную связь с музыкой, звучавшей, когда я совершал упомянутое действие. Действие стало воспоминанием, которое я подавил, но, поскольку оно было связано с музыкой, я в конце концов подавил и музыку. «Помните, Гидеон, — говорите вы, — что подавленное воспоминание обладает волшебной силой. Оно притягивает к себе другие связанные с ним воспоминания, тем самым тоже подавляя их. «Эрцгерцог» был непосредственно связан с вашими действиями в тот вечер. Вы подавили память об этих действиях, к тому же, похоже, все, кто вас окружал в тот период, явно или неявно способствовали этому подавлению. Затем подавление распространилось и на музыку».

Но я всегда мог играть любые другие произведения. Только «Эрцгерцог» мне не давался.

«Верно, — говорите вы. — Но когда неожиданно для вас в Уигмор-холле появилась Катя Вольф и назвала себя, было спровоцировано полное подавление».

Почему? Почему?

«Потому что Катя Вольф, скрипка, «Эрцгерцог» и смерть сестры в вашем мозгу крепко связаны. Вот как это происходит, Гидеон. Основное подавленное воспоминание — это ваша вера в то, что вы убили сестру. Это подавление притянуло к себе все воспоминания о Кате — человеке, наиболее близком к вашей сестре. За Катей в черную дыру последовал «Эрцгерцог» — музыкальное произведение, звучавшее в тот вечер. Наконец, вся остальная музыка, символом которой для вас является скрипка, исчезла вслед за тем единственным произведением, которое вы не могли исполнять. Вот как это происходит».

Я погружаюсь в молчание. Я боюсь задать следующий вопрос — смогу ли я снова играть? — потому что презираю себя за него. Каждый из нас — центр своего собственного мира, но обычно мы можем видеть других людей, существующих в границах нашего мира. Однако я никогда не был на это способен. С самого первого мгновения, когда я осознал, что я — есть, я видел только себя. Поэтому мне кажется чудовищным спрашивать сейчас о моей музыке. Этот вопрос стал бы отречением от жизни невинной Сони. А я и так достаточно долго отрекался от нее, чтобы делать это еще раз.

«Вы верите своему отцу? — спрашиваете вы. — Верите тому, что он сказал о смерти Сони и какую роль он сыграл в ней? Вы верите ему, Гидеон?»

Я не поверю ничему, пока не поговорю с матерью.