Рим. Книга 1. Последний Легат

Перед выходом из палатки Метеллий останавливается, поворачивается ко мне. Я жду.

– Вы действительно хотите найти убийцу Луция? – спрашивает он наконец.

– У меня не так уж много братьев, трибун. И я очень не люблю их терять.

Он смотрит на меня. Я вижу в его глазах невольное уважение.

– Я слышал от солдат, что вы убили нескольких германцев, напавших на вас по дороге сюда.

Солдатская молва лучше любой почты. Слухи летят быстрее курьеров. Что там! Быстрее почтовых голубей…

– Всего двоих, – говорю я.

Рыжий сполох. Багровая кровь, льющаяся из разреза над ключицей…

Смешно.

Метеллий явно впечатлен. Он молодой и порывистый, этот наш «шестимесячный» трибун конницы.

– Так это правда. Э… как вам это удалось?

– Мне повезло, – говорю я. – Видимо, эти варвары тоже посчитали меня «тогой».

Он сначала смущается, затем смеется.

– Это верно. Скажите, легат, – он поднимает взгляд и смотрит мне в лицо, – вам никогда не говорили, что вы похожи на вашего брата?

Если учесть, что Луций – вылитый отец, а я лицом пошел в мать, пухлощекую римлянку из рода Корнелиев, то нет.

– Не говорили.

Метеллий замечает:

– Вы очень похожи на Луция.

Что тут скажешь? Я вежливо киваю. Ну, хорошо, что на Луция. А не на какого-нибудь греческого купца. Был с Августом смешной анекдот… очень похожий на правду. Как-то встретил он на форуме одного грека…

– Спасибо, префект, – усмехаюсь я.

– Рад, что мы познакомились, – говорит Метеллий.

Я протягиваю руку, и мы пожимаем друг другу запястья. Его пожатие твердое, рука сильная, с бронзовым браслетом за храбрость – прохлада металла.

– Взаимно, – говорю я.

Метеллий кивает и уходит, слегка растерянный. Я вижу, как захлопывается клапан палатки, возвращаюсь к столу. Долго смотрю на язычок пламени. Надо загадать – если не погаснет, все будет хорошо. Если погаснет…

Потом резко провожу ладонью над свечой. Язычок свечи дергается, пламя рвется… гаснет на мгновение (у меня замирает в животе)… снова разгорается. Треск горящей свечи. Запах паленого воска.

– Вот я и легат, – говорю я. Луций, Луций. Что бы ты мне сказал сейчас? – Слышишь, брат?

Мой мертвый старший брат. Мой умный старший брат.

Пламя свечи вдруг рвется под порывом ветра. Проклятье! Я едва успеваю подхватить опрокидывающуюся чашу с вином…

Все это – ерунда, думаю я упрямо, глядя на горящую точку на конце фитилька. Она медленно тускнеет. Все будет хорошо. Я сжимаю в пальцах серебряную чашу и думаю: все будет…

Фитилек гаснет. В палатке – темнота. Я только слышу, как ветер рвет натянутую парусину палаток.

Все будет хорошо, даже если все против меня.

* * *

Я не знаю, что происходит в душе префекта лагеря Эггина. До моего здесь появления он был фактически командиром легиона, верховным жрецом Гения легиона, судьей и повелителем шести тысяч «мулов». Сейчас он смотрит из полумрака палатки на меня, и глаза его слегка поблескивают.

– Прогуляемся, префект? – говорю я.

Эггин смотрит на меня, явно ожидая подвоха.

– Легат? – говорит он своим глухим, плебейским насквозь голосом. Ему не ставили дикцию, не ставили правильного ораторского дыхания, никто не занимался исправлением вульгарного акцента…

Но уверен, что, когда необходимо, префект орет так, что легко перекрывает вопли атакующей центурии. «Бар-ра-а-а!»

«Интересно, – думаю я, – берет ли префект лагеря подарки от легионеров?» Меня передергивает. Я слышал, в некоторых легионах это в порядке вещей. Узаконенная взятка.

«Твоего брата подозревали в том, что он брал взятки у варваров». Август.

Я сжимаю зубы и встаю.

– Я хочу осмотреть лагерь, префект. Если, конечно, вы не против?

Эггин думает пару мгновений и кивает. Значит, в своем лагере он уверен – уже хорошо.

– Прошу за мной, – говорит он глухо, с отчетливым варварским акцентом. Интересно, сколько лет префект не был в Италии? Лет двадцать?

Клапан палатки распахивается, мы выходим во всепоглощающий дневной свет, словно тонем в нем. Проклятье. Я моргаю, щурюсь, на глазах выступают слезы. Солнце.

Часовые вытягиваются по струнке, салютуют нам. Эггин кивает. Я киваю.

Идем.

* * *

Ряды палаток – как серые ромбы. Символ упорядоченности. Лагерь, легион, люди – все пронизано идеей порядка насквозь, нанизано на эту идею, как на железную спицу.

При нашем с Эггином появлении солдаты встают по стойке «смирно».