От ненависти до любви

Мы переглянулись и направились к двери, где нас встретило яркое солнце. Начинался новый день, и мне хотелось верить, что он будет лучше предыдущего.

Глава 13

Севин дом стоял на горке. С трех сторон его окружал сосновый бор, а село разлеглось внизу, вдоль реки. Противоположный берег – сплошные увалы с рыжими проплешинами обрывов, а поверху – темная, нелюдимая тайга. Сплошной ельник да осины – самые гиблые, непроходимые места. А еще дальше – горные хребты в синей утренней дымке. На небе – ни облачка, лишь на скалистых склонах то тут, то там виднелись космы тумана, которые таяли на глазах под лучами солнца…

– Маша, – окликнул меня Замятин, – смотри, – и вытянул руку в направлении села. – Там что-то горит или уже сгорело!

– Горит?

Не увидав пожарища, я уже поняла, что именно горит… Сердце сжалось. Господи, еще одно наказание!

– Мой дом! Дом горит!

– С чего ты взяла? – опешил Замятин.

Но, бросив сумки, бросился следом за мной.

– Маша, – он поймал меня за руку возле ворот, – смотри, Севкина машина!

К счастью, Сева не выключил мотор и даже не вытащил ключ зажигания. Его забывчивость оказалась сейчас кстати. Я ринулась открывать ворота и через секунду уже сидела рядом с Замятиным.

– Мотор теплый. Он куда-то ездил ночью, пьяный, вот и ключи забыл, – произнес Олег сквозь зубы, резко выворачивая руль, чтобы объехать стадо буренок.

– С чего ты взял? – удивилась я. Но ответа не дождалась, потому что закричала: – Тормози! Тормози!

Навстречу нам во весь опор скакал на лошади Шихан. Я никогда не видела деда таким грязным. «С пожара!» – подумала я и, на ходу открыв дверцу, выпрыгнула из машины.

Замятин резко затормозил, отчего «Нива» пошла юзом, сдирая траву на обочине. И выскочил следом.

Шихан, заметив нас, спешился и почти бежал навстречу, подволакивая левую ногу.

– Маша! Маша! – впервые в жизни я видела, чтобы дед плакал. Слезы текли у него по чумазому лицу и терялись в закопченной бороде.

– Дед, что случилось? – Я схватила его за плечи и встряхнула. – Точно мой дом горит?

– Живая! – Шихан перекрестился. – А я тебя уже похоронил!

– Значит, сто лет проживет, – Замятин подоспел следом.

– Сгорел твой дом, девонька, – Шихан ладонью мазнул по лицу, вытирая слезы. – Под утро полыхнул. Как свечка! Махом! Пока шель-шевель, пока пожарка подоспела… А я, – он махнул рукой, – грешным делом, подумал, вместе с тобой спалили… К Севке вот поскакал. Пожарники к дому не подпускают, пока не потухнет совсем… – Он горестно вздохнул и снова перекрестился. – Все постройки погорели…

Мы переглянулись с Замятиным.

– Ты вчера печь топила? – спросил он.

– Нет, – ответила я, – не успела.

– Может, проводка?

– С чего бы? – пожала я плечами. – Проводка у меня новая. И свет я везде выключила.

– А если поджег кто? – осторожно справился Шихан. – Керосину плеснул, а спичку поднести – велика ли забота?

– Там, наверно, все следы затоптали? – спросила я, хотя и без того не сомневалась: полсела набежало, топтались все, кому не лень, с жадным любопытством глазели на огонь…

Я поморщилась, и Олег заметил это.

– Что? Знаешь, кто поджег дом?

– На месте посмотрим, – сухо ответила я и перевела взгляд на Шихана. – Дед, давай за нами.

Минут через пять мы подъехали к пожарищу. Только труба возвышалась над жалким скелетом того, что еще вчера я называла своим домом. Дым уже не клубился, а змеился струйками над порушенным срубом. Бревна, очевидно, растаскивали баграми. Теперь они, покрытые черными струпьями пала, валялись в беспорядке по всему огороду, в палисаднике и во дворе вперемешку с головешками – остатками бани и сараев. Пожарище щедро залили водой, оно превратилось в гадкое месиво, из которого торчали металлические останки кроватей, холодильника, еще чего-то, что я никак не могла распознать. И повсюду – вбитые в грязь обломки мебели, осколки посуды, расплавленные кастрюли, какое-то тряпье, лохмотья книг. Резко воняло гарью, едкий дым разъедал легкие, а в небе кружила ворона и каркала, каркала, видно, и ее гнездо обратилось в прах.

– Марья приехала! – пробежался шепоток по кучке зевак. Большинство из них – соседи. И все они, как по команде, дружно уставились на меня, кто со страхом, кто с неприкрытым сочувствием. Сочувствие в наших чалдонских краях дорогого стоит. Женщины торопливо крестились, мужики озадаченно хмыкали и переглядывались. Бабка Нюра, соседка справа, первой бросилась навстречу, причитая и вытирая платком лицо с пятнами копоти.