Тайник

— Ей страшно. Мне кажется, она просто не хочет, чтобы ты знал насколько.

— Но я же ее брат.

— Может быть, именно поэтому.

Он задумался, осушил свой стакан и смял его в руке.

— Она всегда заботилась обо мне. В детстве. Когда мама… ну, ты знаешь нашу маму. У нее всегда были марши протеста. Судебные дела. Не всегда, конечно, но, когда надо было привязать себя к какому-нибудь дереву или пронести плакат против чего-нибудь, она никогда не отказывалась. Уезжала, и все. Иногда на несколько недель. И тогда все держалось на Чайне. Не на мне.

— Поэтому ты чувствуешь себя в долгу перед ней.

— Еще как. Да. Я хочу помочь.

Дебора задумалась: его желания полностью отвечали ситуации. Взглянув на часы, она решила, что пора.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Есть одно дело.

12

В утренней комнате особняка Сент-Джеймс увидел огромную раму вроде тех, на которых ткали гобелены. Только здесь была колоссальных размеров вышивка. Рут Бруар молча наблюдала, как он разглядывал раму с натянутой на ней канвой и висящую на стене законченную работу, похожую на ту, которую он уже видел в спальне.

Сюжетом громадной вышитой картины была Франция во Второй мировой войне: линия Мажино, женщина, собиравшая чемоданы. Двое детей — мальчик и девочка — наблюдали за ней, а на заднем плане бородатый мужчина в молитвенном одеянии стоял, держа на ладони раскрытую книгу, а женщина одного с ним возраста плакала и успокаивала мужчину, который был, наверное, ее сыном.

— Какая замечательная работа, — сказал Сент-Джеймс.

На открытом бюро лежал конверт из манильской бумаги, который Рут Бруар положила туда, прежде чем впустить посетителя.

— Для меня это лучше психоанализа, — сказала она, — и гораздо дешевле.

— И сколько ушло на это времени?

— Восемь лет. Но я тогда не торопилась. Некуда было.

Сент-Джеймс поглядел на нее внимательно. Все в ней говорило о болезни — и подчеркнуто осторожные движения, и напряженное лицо. Но ему не хотелось не то что называть болезнь своим именем, но и вообще говорить о ней, так убедительно поддерживала Рут иллюзию жизнестойкости.

— И сколько таких вы запланировали? — спросил он, переводя взгляд на неоконченное полотно на подставке.

— Столько, сколько понадобится, чтобы рассказать всю историю, — ответила она. — Вон та, — кивнула она на стену, — та была первая. Грубовата немного, но с опытом пришло качество.

— Она рассказывает важную историю.

— Я тоже так думаю. А что с вами случилось? Я знаю, задавать такие вопросы считается грубостью, но мне сейчас не до условностей. Надеюсь, вы не возражаете.

Он бы наверняка возражал, если бы вопрос исходил от кого-нибудь другого. Но в ней чувствовалась такая способность к пониманию, которая превосходила всякое праздное любопытство и превращала ее в родственную душу.

«Возможно, — подумал Сент-Джеймс, — это потому, что она сама уже так очевидно умирает».

Он ответил:

— Автокатастрофа.

— Давно?

— Мне было двадцать четыре.

— А, простите меня.

— Совершенно не за что. Мы оба были пьяны в дым.

— Вы и ваша дама?

— Нет. Старый школьный друг.

— Который, разумеется, был за рулем. И отделался парой синяков.

Сент-Джеймс улыбнулся.

— Мисс Бруар, вы, случайно, не колдунья?

Она ответила ему улыбкой.

— К сожалению, нет. Уж я бы не упустила возможности наложить пару-тройку заклятий.

— На какого-нибудь счастливчика?

— На моего брата.

Она развернула стоявший у стола стул с прямой спинкой к комнате и опустилась на него, положив на сиденье руку. Потом кивнула на соседнее кресло. Сент-Джеймс сел и стал ждать, когда она объяснит, зачем позвала его снова.

Через минуту все прояснилось. Она спросила, знаком ли мистер Сент-Джеймс с законом о наследовании на острове Гернси. В таком случае ему, может быть, известны ограничения, которые этот закон налагает на завещателя с точки зрения распределения денег и собственности? Система, прямо скажем, архисложная, корнями уходящая в норманнское обычное право. Его важнейшей характеристикой является сохранение собственности в пределах семьи, а отличительной чертой — невозможность лишить своего отпрыска наследства, будь он хоть трижды беспутным. Дети имеют право наследовать определенную долю имущества родителей, каковы бы ни были их взаимоотношения.