Тайник

Но Ги об этом не думал. Он решительно шел вперед и, почувствовав достаточную глубину, оттолкнулся ногами от дна и поплыл. Плыл он быстро, огибая островки водорослей в воде.

Одолев ярдов сто, он добрался до похожего на жабу гранитного островка, который отмечал место, где вода бухты встречалась с водами Ла-Манша. Там он остановился, прямо у жабьего глаза — скопления гуано в углублении камня. Повернувшись лицом к пляжу, начал взбивать ногами воду — лучший способ подготовиться к приближающемуся лыжному сезону в Австрии. По привычке снял очки, чтобы оглядеться. Он лениво разглядывал далекие утесы и покрывавшую их густую растительность. Постепенно его взгляд спустился к неровной, усыпанной валунами дороге, ведущей к пляжу.

И замер.

На пляже кто-то был. Человек стоял в тени, но явно наблюдал за ним. Гранитный пирс частично скрывал человека в темной одежде, но белая полоска на шее привлекла внимание Ги. Он прищурился, желая лучше разглядеть незнакомца, но тот отделился от пирса и двинулся через пляж.

Невозможно было ошибиться в том, куда он направляется. Скользнув к сброшенной одежде, незнакомец встал рядом с ней на колени и поднял что-то: то ли штаны, то ли куртку, издалека было трудно понять.

Но Ги догадался, зачем он там шарит, и чертыхнулся. Он понял, что надо было выложить все из карманов, выходя из дома. Разумеется, ни один нормальный вор не заинтересовался бы маленьким круглым камешком, который обычно носил с собой Ги Бруар. Но ни один нормальный вор и не пошел бы ранним декабрьским утром на пляж в надежде поживиться чем-нибудь из карманов купальщиков. Тот, на берегу, точно знал, кто купался сейчас в бухте. И шарил в его одежде либо в поисках камня, либо для того, чтобы выманить его, Ги, на берег.

«Ну и черт с ним», — подумал он.

Это был его час одиночества. Он ни с кем не будет его делить. Только одно волновало его сейчас: сестра и то, как она встретит свой конец.

Он опять поплыл. Дважды пересек бухту туда и обратно. Снова бросив взгляд на пляж, он с удовольствием отметил, что нарушитель его покоя скрылся.

Ги поплыл к берегу и добрался до него, запыхавшись, ведь сегодня он плавал вдвое дольше обычного. Спотыкаясь, вышел из воды и поспешил к полотенцу, весь покрывшись мурашками от холода.

Чай обещал быстрое спасение, и он налил себе из термоса. Напиток был крепкий, горький и, что важнее всего, горячий. Ги выпил целую чашку, прежде чем снять купальные плавки и налить следующую. Эту он выпил медленнее, энергично растираясь полотенцем, чтобы вернуть тепло конечностям. Потом надел штаны и взялся за куртку. Накинул ее на плечи и сел на скалу обсушить ноги. И только надев кроссовки, он сунул руку в карман. Камень по-прежнему был там.

Он задумался. Вытянув шею, оглядел утесы вокруг. Насколько можно было судить, кругом не было ни души.

Тогда он решил, что, наверное, ошибся. Быть может, это был не живой человек, а просто какое-то отражение его собственных мыслей. Воплощенное чувство вины, к примеру.

Он вынул камень из кармана. Развернул его и большим пальцем пощупал инициалы, вырезанные на нем.

Защита нужна всем, подумал он. Труднее всего понять, от кого или от чего.

Он выплеснул остаток чая на землю и налил еще чашку из термоса. До полного восхода солнца оставалось меньше часа. Сегодня он встретит его здесь.

15 декабря, 23.15

Лондон

1

Говорить можно было о погоде. И это радовало. Дождь шел целую неделю, останавливаясь не более чем на полчаса, — явление, достойное замечания даже по стандартам хмурого декабря. А если учесть, что прошлый месяц перевыполнил норму по осадкам, затопив Сомерсет, Девон, Восточную Англию, Кент и Норфолк, не говоря уже о городах Йорке, Шрусбери и Ипсуиче, то даже упоминать о провальном открытии выставки черно-белой фотографии в одной из галерей Сохо на фоне таких событий было бы просто неприлично. В самом деле, как можно развлекаться разговорами о жалкой кучке друзей и родственников, которые представляли всю публику в момент открытия, когда за пределами Лондона люди оставались без крыши над головой, животных тысячами перевозили с места на место, собственность погибала. Не поговорить об этой природной катастрофе значило бы показать себя черствым и негуманным человеком.

Так, по крайней мере, успокаивал себя Саймон Сент-Джеймс.

Разумеется, он видел логическую ошибку в этих рассуждениях. Но от своих мыслей все равно не отказывался. Услышав, как стекла в оконных рамах содрогнулись от порыва ветра, он схватился за звук, как утопающий за соломинку.