Аксенов

Е.П.: А, я помню, да.

А.К.: Которое было скроено как шинель, и он его и называл «шинель», видимо, вспоминая историю своего пальто из шинельного отреза, которое он купил в комиссионке на Невском. Из рассказа «Две шинели и Нос»… И в этом пальто он ходил до самой, можно сказать, смерти, года три. Раньше ему в голову не пришло бы такое купить, потому что такое никто не носил. А теперь никто, кроме него, не носил, а он носил… И однажды вдруг появляется он зимой, снимает эту «шинель» и оказывается не в пиджаке, не в свитере, хотя он вообще одевался, после того как уехал в Америку и в Вашингтоне там нажарился, очень тепло…

Е.П.: Тепло, да. Обязательно жилеточка была…

А.К.: Ему в России было холодно всюду и всегда. Он обязательно носил вязаную жилетку под пиджак… А тут он оказался под шинелью в одной рубашке. Я говорю: «Вася, чего ты?..» А он мне: «Да ты посмотри, какая рубашка!» Рубашка оказалась очень толстая, шерстяная, клетчатая с отдельной, не клетчатой кокеткой, известной такой фирмы с французским названием «Фасонабль». Я говорю: «Вась, а ничего тебе эта рубашка не напоминает? Детство там, то-се, пятое-десятое, ничего не напоминает? Вась, а ведь это типичная “бобочка”. Сама бобочка клетчатая, а кокеточка — гладкая…» И он так расхохотался, ему так понравилось, что это бобочка, потому что это подсознание вылезло. Помнишь, были такие курточки-бобочки, на молниях, с кокетками? Сама куртка клетчатая, а кокетка гладкая, или наоборот… Потому что их из обрезков у нас шили. Это конец сороковых… У Васи подсознание было очень сильным, очень сильным и близко лежащим, как положено писателю, и не надо было его вскрывать с помощью психоаналитиков…

Е.П.: Я вспоминаю, насколько появление Аксенова в любой толпе — толпе самой что ни есть стильной, модной, изысканной и по меркам советским, цэдээловским, и по меркам несоветским — насколько появление Аксенова его выделяло. Вот как… ну, допустим, в зоопарке, я не знаю, кто в общей вольере — козы, собаки, волчонок, обезьяна прыгает, — и входит вот — не бросается ни на кого, просто входит — лев! И вокруг него это пространство напрягается, понимаешь. Не в обиду Васе будет сказано, какие обиды между покойниками, говорят, что так же элегантен был Бродский. Да, Бродский был элегантный человек, но по-другому.

А.К.: У Бродского была элегантность такая, на ленинградской закваске приобретенная, элегантность нью-йоркского интеллигентного еврея.

Е.П.: Точно. Включая прическу: всегда немножко нестрижен.

А.К.: И эти очки, и этот всегда полураспущенный галстук… Мне это нравится, это такой немножко Вуди Аллен…

Е.П.: И всегда очень дорогие ботинки.

А.К.: Да-да, это мне нравится, это очень стильно! Но это не стиль льва, который входит мягкой походкой — и вокруг него пространство напрягается. А Вася был именно лев, ты совершенно прав.

Е.П.: У него и манеры были соответствующие. Он ими выделялся везде: что здесь, что в Америке, что в Европе… Люся Петрушевская когда-то жила около площади Гагарина, и там никак нельзя было перейти — машины все время шли потоком. И вот она однажды просто никак не могла перейти, с ребенком, с нынешним, между прочим, великим редактором Кириллом Евгеньевичем Харатьяном… И вдруг, рассказывал мне бывший ее муж, царство ему небесное, Борис Павлов, машина останавливается, а там за рулем сидит Аксенов и элегантным жестом показывает: проходите, дескать. Это не просто вежливость, это элегантность во всем.

А.К.: И эта элегантность была и в том, как Аксенов принимал гостей, как сам ел и пил, как водил машину, как шел среди людей, среди толпы… Настоящий стиляга — это пожизненно.

Приложение

Текст трех записок,

обнаруженных Евгением Поповым в трех разных карманах черной «дутой» жилетки “Nike”, подаренной ему В. П. Аксеновым 5 января 2008 года ровно за десять дней до ухода Василия Павловича в тот таинственный мир, откуда он уже не возвратился. Орфография автора записок сохраняется.

ЗАПИСКА № 1

Пиши рассказ;

все будет в срок;

придет пора рассказу.

ЗАПИСКА № 2

Пиши роман;

не трать чернил;

скорее будут сроки.

ЗАПИСКА № 3

Пиши спектакль;