Аксенов

А.К.: Ну, у Солженицына это в другом смысле… В общем, для гэбэшников вы были объект работы, а для писателей — предмет личной, живой, человеческой ненависти.

Е.П.: И потом, я ведь действительно не был диссидентом в прямом советском смысле этого слова. Разумеется, с одной стороны, я не хотел сидеть в лагере, где оказались многие уважаемые мной героические личности сопротивления Советам, с другой — они были для меня персонажами. Вот я тебе расскажу. Вдруг, в разгар всех этих дел, мне назначает таинственную встречу Петр Маркович Егидес, издатель самиздатского журнала «Поиски»…

А.К.: Знаю его, марксист.

Е.П.: Легальный марксист, сидевший за правильного Маркса в советской психушке. В «Поисках», кстати, начал свою активную диссидентскую деятельность нынешний проправительственный политолог-политтехнолог Глеб Павловский, в те годы «дзен-марксист». Войнович и Владимов сотрудничали с этой группой инакомыслящих.

А.К.: Легальные марксисты были до революции. Егидес как раз был НЕлегальный марксист, за что и пострадал.

Е.П.: Да мне все равно — легальный, нелегальный. Меня никакой вид марксизма не интересует, хоть ты мне его сахаром обсыпь. Егидес назначает мне таинственную встречу в кущах у метро «Проспект Вернадского». Озираясь по сторонам в чаянии «хвоста», мы углубляемся в лес. Там Петр Маркович мне и объявляет: «Мы должны объединиться. Группа “Поиски” и группа “МетрОполь”. Будем вместе выступать против нарушений прав человека в СССР». Я отвечаю, что сие невозможно, потому что никакой «группы “МетрОполь”» не существует, а есть двадцать пять совершенно разных, в том числе и по убеждениям, людей, которые занимаются только литературой. Он мне возражает: «Но ведь литература — это часть политики…»

А.К.: Марксист, марксист!

Е.П.: Я рассмеялся и сообщаю: «Вы знаете, Петр Маркович, при всем уважении к вам, но мне сегодня утром то же самое говорил Феликс Феодосьевич Кузнецов у себя в кабинете». — «А вы считаете по-другому?» — «Разумеется. Политика — часть литературы». — «Это почему же?» — «А потому, что мы сейчас разойдемся, и что вы сможете про меня сказать, когда придете домой? Аполитичный, колеблющийся мелкобуржуазный представитель московской богемы. А для меня вы — персонаж. Я про вас могу целый роман написать. Про ваше детство босоногое, и как вы сначала любили советскую идеологию, а потом в ней разочаровались…» Надо сказать, к его чести, он, значит, засмеялся, махнул рукой и все, понимаешь?

А.К.: Ну да.

Е.П.: Потом его все-таки выперли за границу. Я еще, кстати, опять же… не знаю, для чего это сейчас тебе рассказываю, но в утро его отъезда я вдруг взял да поехал ни с того ни с сего в Шереметьево-2, хотя, как видишь, никаких особых отношений у нас не было. Этих «поисковиков» к тому времени многих уже пересажали, поэтому Егидеса с женой провожал только диссидент, если не ошибаюсь, Юрий Гримм, которого тоже посадили — через день-другой. Да какой-то провинциальный, тоже «правильный марксист». Тоже совершенный персонаж. С диссидентской «звериной серьезностью» рассказывал мне на обратном пути из Шереметьева, как его КГБ «спровоцировал, обвинив в спекуляции». Выяснилось, что он по возвращении из Москвы на Украину пытался толкнуть в местном магазине пару джинсовых рубашек. На мое замечание, что это есть нарушение советского закона — не важно, хорош он или плох, он ответствовал: «Но жить-то ведь как-то надо»? Персонажи… Егидес сказал мне, что уезжает в эмиграцию, потому что его туда «кооптировала группа “Поиски”». По приезде на Запад немедленно вступил в какой-то там социалистический интернационал и вскоре уже качал права с трибуны, выступая против каких-то других, неправильных социалистов. Так что не был «МетрОполь» диссидентской затеей и диссидентским «Огоньком» не был.

А.К.: То есть «МетрОполь» для тебя или, можно сказать, «для вас» являлся таким же сборником в рамках советской игры, как разгромленные, но все же вышедшие большим тиражом в Калуге «Тарусские страницы» или знаменитый «оттепельный» альманах «Литературная Москва» под редакцией Каверина, Паустовского и других уважаемых литераторов?

Е.П.: Не буду возражать. Мог бы, но не буду. Когда я после «МетрОполя» попал в андеграунд и вдруг оказался на дне, как в пьесе Максима Горького, то с удивлением обнаружил, что и там вершится своя, огромная, отдельная жизнь. Есть свои кумиры, генералы, изгои, диссиденты. Такая же неприязнь к инакомыслящим, как в Союзе писателей, такая же зависть. Одна существенная разница: вместо высоких гонораров и переделкинских дач — вызовы на Лубянку, обыски, прокурорские предупреждения.