Я, Мона Лиза

— Он утверждает, что церковь сначала понесет наказание, затем пройдет очищение и возрождение, — сказал отец, весь сияя. — Мы приближаемся к концу света.

Он был настроен взять меня с собой в следующее воскресенье послушать речь монаха. И упрашивал маму поехать с нами.

— Его коснулась десница Божья, Лукреция. Клянусь, если бы ты только услышала речи этого человека собственными ушами, твоя жизнь изменилась бы навсегда. Он святой, и если мы убедим его помолиться за тебя…

Обычно мама не отказывала отцу ни в одной просьбе, но в данном случае она не уступила. Слишком холодно, чтобы уезжать из дома, да и в толпе она может переволноваться. Если она и пойдет на мессу, то только в нашу церковь Санто-Спирито, до которой рукой подать, — и там Господь выслушает ее молитвы точно так же, как слушает речи фра Джироламо.

— А, кроме того, — добавила мама, — ты всегда можешь, придя, домой, пересказать нам все, что услышал.

Отец был разочарован и, как мне кажется, рассержен, хотя постарался скрыть это. Он был убежден, что если мама поедет послушать фра Джироламо, ее здоровье улучшится как по волшебству.

На следующий день после размолвки родителей к нам в дом явился визитер: граф Джованни Пико делла Мирандолло, тот самый человек, который убедил Лоренцо де Медичи пригласить Савонаролу во Флоренцию.

Граф Пико был умным, тонким человеком, знатоком классики и иудейской Каббалы. Кроме того, он был красив — золотистые волосы, ясные серые глаза. Родители приняли его сердечно — ведь он входил как-никак в близкий круг Медичи… и знал Савонаролу. Мне позволили присутствовать при разговоре взрослых. Дзалумма прислуживала за столом, подгоняя остальных слуг и внимательно следя, чтобы бокал графа Пико был все время наполнен нашим лучшим вином. Мы собрались в большом зале, где мама когда-то принимала астролога; Пико сидел рядом с отцом, напротив меня и мамы. А за окном небо было затянуто свинцовыми тучами, грозившими пролиться дождем; холодный и сырой воздух пронизывал до костей — типичный флорентийский зимний день. Но огонь в камине наполнял комнату теплом и оранжевым светом, окрасившим бледное лицо моей мамы и бросающим блики на золотистую шевелюру Пико.

Больше всего в мессере Джованни (как он пожелал, чтобы к нему обращались) меня поразили его теплота и полное отсутствие высокомерия. Он разговаривал с моими родителями — и что самое удивительное, со мной — как со своей ровней, словно он был обязан нам за теплый прием.

Я предположила, что это исключительно светский визит. Как близкий друг Лоренцо де Медичи мессер Джованни несколько раз встречался с отцом, когда тот предлагал правителю Флоренции свой товар. И действительно, разговор начался с серьезного обсуждения здоровья Великолепного. В последнее время Лоренцо начал сдавать; как и отец, Пьеро Подагрик, он ужасно страдал от этой болезни. Сейчас боли стали настолько сильными, что он уже не покидал постели и не принимал визитеров.

— Я молюсь за него, — со вздохом произнес мессер Джованни. — Тяжко наблюдать его муки. Но я верю, что он поправится. Он черпает силы от своих трех сыновей, особенно младшего, Джулиано, который старается проводить все свободное от учебы время рядом с отцом. Радостно видеть такую преданность в юноше.

— Я слышал, Лоренцо все еще не отказался от намерения добыть кардинальскую шапочку для своего второго мальчика.

В голосе отца прозвучали нотки неодобрения. При этом он все время оглаживал бороду, как делал обычно, когда нервничал.

— Да, для Джованни. — На лице Пико промелькнула улыбка. — Моего тезки.

Мне приходилось видеть этих мальчиков. Джулиано обладал красивым лицом и фигурой, но Джованни напоминал жирную сосиску на тонких ножках. Самый старший брат, Пьеро, пошел в мать, его воспитывали как преемника отца, хотя, по слухам, он был туповат и совершенно не годился на роль правителя.

Пико долго не решался продолжить, по лицу этого человека было видно, что его раздирают сомнения.

— Да, Лоренцо давно вынашивает эту идею… хотя, конечно, Джованни еще слишком молод. Понадобилось бы… действовать вопреки каноническому праву.

— Ну, Лоренцо в этом преуспел, — небрежно бросил отец.

Даже я много наслушалась об этом деле и знала, какой гнев оно вызвало у большинства флорентийцев. Лоренцо проталкивал идею о повышении налогов для того, чтобы оплатить кардинальскую должность для Джованни. Отец вдруг ни с того ни с сего развеселился.