Я, Мона Лиза

А у моих ног, пока невидимая, вопила Дзалумма:

— Вытягивайте ее сюда!

Отец сразу пришел в себя. С невесть откуда взявшейся силой он обхватил мои поднятые руки и выволок меня из-под извивающегося тела матери. От этого рывка мучительно заболели ребра.

Но как только я оказалась на свободе, сразу позабыла о боли. Даже не поблагодарив отца, я встала на колени и повернулась к маме. Дзалумма уже успела подползти поближе и навалиться всем телом на ноги хозяйки.

Я отыскала подбитый мехом край материнской накидки и всунула его между ее скрежещущих зубов. Но я опоздала: мама успела прокусить язык, и последствия были ужасны. Кровь была у нее на губах и зубах, щеке и подбородке; белый горностай вокруг лица был в алых пятнах. И хотя я крепко прижала ей голову, она так сильно дергалась в моих руках, что шапка свалилась и закатилась под тело. Вскоре мои пальцы запутались в ее мягких темных волосах. Аккуратные локоны, еще сегодня утром уложенные Дзалуммой, растрепались, превратившись в спутанные пряди.

— Это дьявол!

Вперед выступил какой-то человек — молодой, рыжеволосый, с оспинами на лице. Я узнала в нем священника из Санта-Мария дель Фьоре.

— Я видел, как она проделывала это и раньше, в соборе. Она одержима. Зло, таящееся в ней, не может вытерпеть ее присутствие в Божьем храме.

Ропот вокруг нас перерос в громкий гул, наконец, Савонарола, возвышавшийся над всеми, воскликнул:

— Тихо!

На него обратились все взгляды. Брови его сошлись на переносице в грозной мине возмущения при виде такого оскорбительного действа. Рыжеволосый священник отступил назад и скрылся в толпе; остальные с молчаливой покорностью зашаркали на свои места.

— Дьявол желает только одного — прервать слово Господа, — провозгласил фра Джироламо. — Но мы не должны позволить, чтобы нас отвлекали. Господь победит.

Он сказал бы больше, но тут мой отец шагнул к кафедре. Не сводя взгляда с монаха, он жестом указал на свою жену, повергнутую недугом, и в отчаянии воскликнул:

— Фра Джироламо, помогите ей! Исцелите ее сейчас!

Я все еще удерживала голову мамы, но, как и остальные, следила, затаив дыхание, за настоятелем церкви Сан-Марко.

Он перестал хмуриться и быстро заморгал глазами от неуверенности, но вскоре к нему вернулось чувство полной власти над прихожанами.

— Ей поможет Бог, не я. Служба продолжится. — Отец поник головой, а фра Джироламо подал сигнал графу Пико и двум доминиканским монахам, находившимся среди прихожан.

— Займитесь женщиной, — тихо сказал он. — Отведите ее в ризницу, пусть там меня подождет.

Затем он снова начал громко молиться.

— Дети Всевышнего! Такие недобрые предзнаменования будут только учащаться, до тех пор, пока все в нашем городе не покаются и не обратят свои сердца к Господу. А иначе наступит кара, какой земля еще не видывала…

С этой секунды я слышала лишь его интонации, но смысла сказанного не понимала, так как рядом с мамой возникли два монаха в коричневых сутанах. Руководил ими Пико.

— Фра Доменико, — обратился он к тому, что был повыше, с огромной квадратной головой и взглядом тупицы, — я велю женщинам отпустить мадонну Лукрецию, а затем вы поднимете ее, — он показал на мою маму, все еще содрогающуюся под властью приступа, — и отнесете в ризницу. Фра Марчиано, помогите ему, если понадобится.

Мы с Дзалуммой не сдвинулись с места.

— Мадонну Лукрецию нельзя трогать — это может ей навредить, — возмутилась я.

Фра Доменико молча меня выслушал, после чего спокойно и решительно отвел руки Дзалуммы и, обхватив маму за талию, легко поднял, заставив рабыню отпрянуть. Напрасно я старалась поддерживать голову мамы, когда ее подняли с моих колен. Доменико лишь слегка поморщился от ударов, перекидывая маму на плечо, словно мешок с мукой. Мама продолжала бить его руками и ногами, а он, казалось, ничего не чувствовал.

— Постой! — закричала Дзалумма монаху. Вид у нее был не лучше, чем у хозяйки: шарф под головным убором сбился набок, из-под него вылезли непослушные пряди, но что еще хуже, мама нечаянно ударила ее в глаз, и теперь он распух и закрылся наполовину, скула под ним покраснела, предвещая скорое появление огромного синяка.

— Оставьте ее в покое! — кричала я на фра Доменико.

Я попыталась встать, но зеваки вокруг стояли на моей юбке, и я снова упала.

— Дайте ей подняться! — раздался повелительный мужской голос у меня над головой.

Люди разошлись в стороны, хотя свободного места не было. Чья-то сильная рука обхватила мое запястье и рывком подняла меня с пола. Я выпрямилась и, охнув, уставилась в глаза незнакомцу — высокому худому мужчине, одетому, как одевалась знать. Это был один из двенадцати советников, избираемых раз в два месяца в помощь восьми приорам. Он как-то странно смотрел на меня, словно узнал, хотя прежде мы никогда не встречались.