Камуфлет

Подозреваемый повел себя на удивление спокойно:

– Коли знаете, что от меня нужно?

Родион Георгиевич встал и приблизился:

– Убийство князя – личная месть, или вам поручили привести в исполнение приговор?

– Это все?

– Имя юнофы, которого три дня тому удуфили во время акта мужеложества, затем расчленили, а потом возили по городу в ковчежце, якобы, украденном у князя.

Штаб-ротмистр поманил пальчиком:

– Дражайший Родион Георгиевич, почему я должен отвечать? – прошептал он и хитро подмигнул.

– Да потому, бесценнейфий Кирилл Васильевич, – шепотом же ответил Ванзаров, – Стоит сравнить даты вафих дежурств с получением писем, так взволновавфих барона Фредерикса, как полковник Ягужинский с вас фкуру живьем сдерет.

На лице храброго штабс-ротмистра дрогнул нерв.

– Вы не можете этого знать, – проговорил он неуверенно.

– Как видите, знаю.

– Да вы коварный иезуит, как я погляжу…

– Не иезуит, а всего лишь инквизитор… Так мы договоримся?

– Ваше предложение?

– Обмен.

– Сообщите условия.

– Мы с ротмистром Джуранским и филером Курочкиным берем грех на дуфу и делаем вид, что вам удалось бежать. А вы рассказываете все про «Первую кровь», называете фесть других членов, ну и заодно объясняете, почему вас удостоили кличкой «Аякс».

Удавка, закинутая на шею дворцового стражника, вдруг распалась, выпустив пойманную жертву. Меншиков видимо расслабился и снова улыбнулся:

– Знаете, что такое камуфлет?

– Кажется, футка…

– В саперном деле это взрыв бомбы под землей. Невидимый глазу взрыв. Никакого шума – и вдруг… – Меншиков резко вскочил, Джуранский с Курочкиным кинулись, но опасности не было, – редуты противника осыпаются без видимых причин, враг повержен, город взят.

Штабс-ротмистр вернулся в кресло. А коллежский советник спросил:

– Какой же камуфлет приготовили содалы? Меншиков искренно рассмеялся:

– Может быть, все ответы за спиной?

Родион Георгиевич невольно поворотился: позади висело зеркало.

– Вы хотя бы представляете, во что ввязались? – продолжил торжествующим тоном Кирилл Васильевич. – Зачем вам это, Ванзаров? Что хотите? Зло победить? Империю спасти? Правду найти? Так ведь это мираж. У меня теперь великая цель, ради которой я готов на все. Цель эта настолько прекрасна, что оправдывает все средства ее достижения. Понимаете ли, что значит быть мелким винтиком, обреченным крутиться в назначенном месте без надежды и смысла? Нет, не поймете, вы счастливы своим положением. А я вот только и живу теперь этой целью. Про первую кровь сказал! А знаете, что такое кровь? Кровь – это сила и власть. Когда старая кровь сольется с новой, взойдет заря, Россия проснется. И начнется новое время. Вот моя цель. Есть у вас такая цель?

– Есть, – твердо ответил Ванзаров. – Мне жену спасти надо. Впутали глупую женфину, а я расхлебывай… Так что с обменом?

Меншиков выпрямился в кресле:

– Ничего я не скажу – не достойны. Делайте что хотите. Я не боюсь смерти.

– Все так, как мы и предполагали, – и Ванзаров кивнул ротмистру. Джуранский подыграл глубокое понимание момента неподвижным взглядом. – Что ж, господа, берите этого Прометея. Поедемте в участок дело оформлять, господин содал.

Джуранский с Курочкиным двинулись к задержанному. И тут Меншиков попросил исполнить последнее желание; раз уж ему гнить в темнице сырой: сыграть на старинной скрипке, к которой Одоленский не позволял даже прикасаться.

Повода запрещать столь красивую «последнюю волю» не нашлось. И к обычным преступникам следует относиться благородно, а к хитроумным – тем более.

Скрипка мастера Гварнери покоилась в бархатном ложе футляра. Прежнее место в шкафу отметилось пятном без пыли. Дворцовый охранник прикоснулся к инструменту прямо-таки благоговейно, нежно прижал лакированное тело к щеке и взмахнул смычком.

Штабс-ротмистр оказался отъявленным виртуозом. Во всяком случае, на слух чиновника полиции.

Кирилл Васильевич исполнял старинную пьесу, что-то восемнадцатого века. Закрыв глаза, отдался музыке самозабвенно. Смычок летал, ускоряясь до бешеного галопа. Скрипка восторженно пела о первых молниях и грозах мая, как вдруг что-то хрустнуло, хлопнуло, и мелодия оборвалась на вздохе.

Меншиков замер и повалился на пол мешком.

Августа 7 дня, лета 1905,

ближе к одиннадцати, +19° С.

Набережная реки Фонтанки

…И полной грудью вдохнул ночную прохладу. В этот час набережная пустынна. Далекие огоньки фонарей, темные силуэты барж, шлепки волн о гранит, свежий запах воды – все навевало покой. И сам он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное.