Камуфлет

– Извольте, я к услугам – Эдуард Иванович говорил с легким тевтонским акцентом, впрочем, чисто.

Свет в мастерской зажегся в неурочный час.

– Нас интересует вефица, которую вам заказали, думаю, с месяц тому…

– Да-да, конечно. Что именно?

– Точно сказать трудно, некая фигурка, осыпанная брильянтами.

– О, таких фигурок есть много. Какая именно?

– Та, которую заказал князь Одоленский.

Кортман заметно смутился и принялся теребить пуговицу:

– Его светлость просил соблюдать инкогнито, не показывать, это сюрприз.

– И не такие сюрпризы видали! – не удержался Лебедев. Ювелир строго осмотрел несдержанного субъекта, возвышавшегося над ним на целую голову:

– Как хотите. Его светлость будет сердиться. Я предупредил. Вина будет ваша.

Коллежский советник согласился снести любые попреки от князя. Кортман окинул взглядом полицейскую троицу и, неся собственное достоинство, удалился. А когда вернулся, держал изящную шкатулку, расписанную в русском стиле красными жар-птицами.

Ювелир благоговейно снял крышку.

В серебряном гнездышке, сплетенном из затейливых язычков огня, сидела прекрасная птичка. Крылышки еще маленькие, но уже сильные, широко расправлены перед полетом. В глазках сияют крупные бриллианты, мелкие камушки рассыпались блестками на перышках. Словно невеличка только что выпорхнула из хрустального дождя. Фигурка имела секрет: вставлялся ключик, заводился механизм, и пичуга принималась вертеть головкой да хлопать крылышками. Тонкая работа и денег стоит!

– Выглядит безобидно, – шепнул Лебедев Джуранскому, взиравшему на сокровище с некоторым разочарованием. И то верно, что хорошего в птице, вот если бы конь!

Зато Родион Георгиевич не поленился выразить мастеру восторг, а потом спросил:

– Когда князь обефал забрать эту бесподобную вефь?

– О! Совсем обещал завтра, – уверил польщенный ювелир.

– Он лично приедет?

– Нет, его ассистент месье Выгодски.

– А если тот вдруг не сможет?

– Другой ассистент, но с запиской от князь. Опять на бумаге с гербом!

– То есть князь уже забирал птичку?

– Конечно! Хотел посмотреть работу. Остался доволен.

– Когда вернул?

– Недавно. В субботу. Проверил механизм. Приказал не заводить.

– Ах, вот в чем дело! – Родион Георгиевич решительно разгладил усы. – Что князь попросил доделать?

– Ерунда. Приклеить бархат на дно.

Лебедев с Джуранским украдкой переглянулись, дескать: «Вы понимаете? И я – нет! Какая досада». Дело окончательно запутала настоятельная просьба коллежского советника выдать птичку.

Кортман заявил, что это совершенно невозможно. Но Родион Георгиевич пообещал вернуть фигурку перед рассветом в целости и сохранности. Под честное слово сыскной полиции.

– Еще одна бессонная ночь без любви! – тихо обрадовался Аполлон Григорьевич.

Ювелир колебался, но честные глаза господина Ванзарова, огромная фигура господина Лебедева и револьвер в руке господина Джуранского убедили.

Эдуард Иванович из рук в руки передал сокровище.

– Ваше слово, – веско предупредил он. – Вернуть до рассвета.

Августа 8 дня, около полуночи, +16° С

Бюро судебной экспертизы Врачебного комитета

министерства внутренних дел,

Набережная реки Фонтанки, 16

Рассвет не спешил к спящей столице с востока. Над площадями и проспектами, реками и каналами, дворами и помойками, лавками и рынками полновластно царила ночь, потревоженная редким прохожим, одинокой повозкой да стуком каблуков бессонных городовых. Город дремал, укрывшись темными окнами.

Аполлон Григорьевич отдернул шторы, век нестираные, распахнул створки и настежь открыл дверь в лабораторию:

– Сквозняков бояться – в полиции не служить! – громогласно заявил он.

Дальнейшие приготовления выглядели грандиозно. Вся лабораторная посуда: колбы, склянки, реторты, горелки Бунзена, змеевики и прочее наследство алхимии – была убрана на пол и даже вынесены в коридор. Шкафы с уликами, скопленными в бесчисленных делах, завесили плотными одеялами, а невообразимую коллекцию всяческих предметов – от финского ножа до горшка с засохшим тропическим растением рассовали по углам. В результате трудов трех сотрудников сыскной полиции уютное гнездышко криминалистки, к которому не рискнула бы прикоснуться даже самая смелая горничная, приобрело уныло-пустой вид. Лабораторная столешница бесстыдно открыла следы химических опытов.