Питер

— На центральном острове. Вон там лестница и написано «ДОЖ». Это кто? Дежурный по жабам?

— Ага, — согласился скинхед. — Он самый. Понятно. Мы здесь и бухали.

Это многое объясняло. В том числе и кислый запах, идущий от скинхеда — такой мощный, что его даже перегаром было сложно назвать. Скорее уж «перегарище».

— Ну ты даешь, друг… — Иван присвистнул. — Я вообще думал, что ты того — помер. Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули. Или ещё чего. А ты здесь.

— Я жесткий, как подошва ботинка, — сказал Уберфюрер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Теперь его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда его прихватывала старая рана в бедре. — Эти уроды побоялись обломать зубы.

— Ну ты даешь, — повторил Иван. — А здесь ты как оказался? На Новой Венеции?

Уберфюрер открыл рот, подержал так и закрыл.

— Не помню.

* * *

В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.

Здание института на Ленинском проспекте теперь представлялось ему не серым унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании всё горело и пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.

— Как ты здесь оказался? — спросил Иван.

— Не помню, — Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же — на пустоту. Всё, что начиналось с момента «Вперёд!» и прыжка его в тоннель — исчезло, в потаённом чулане памяти не было ни одной вещицы — только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.

— А здесь — это где? — спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?

— Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?

— Помню только, что когда очнулся, ссал на гермуху.

Иван поднял брови.

— С заброски?

Старая примета — отлить на гермодверь. На удачу.

Уберфюреру хотелось сказать — нет, чисто отлить захотелось, но он сказал:

— Похоже. Может, у меня сотрясение?

— Смотри мне в глаза, — Иван прищурился. — Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.

— Офигевающая прохрень, — сказал Уберфюрер быстро. — Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, всё в норме, брат.

— Ага, — Иван кивнул. Посмотрел на Уберфюрера с каким-то отрешенным выражением на роже. Странный он вообще, Убер. Клёво.

— Мы Восстания взяли? — всё-таки кое-что он помнит.

Иван помедлил.

— Ну как тебе сказать… взяли.

Лицо у него стало — выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.

— Так где мы, брат? — спросил он.

— На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.

— Как это? — удивился скинхед. — Тут же тоннель должен быть завален!

— Да, Убер, — сказал Иван. — По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… — диггер вдруг насторожился, наклонился вперёд. — Покажи руку!

— Чего?

— Да не эту… другую! Ногти твои где? — Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. — Да, брат.

Уберфюрер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми кусками розового мяса вместо ногтей. Уцелел ноготь только на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. Где это меня так? От усилия вспомнить опять заболела голова.

— Кто тебя так? — спросил Иван.

Найду, кто это сделал, — Убер сжал зубы, — яйца вырву плоскогубцами. Медленно.

Он пожал плечами. Месть — это личное. Потом сказал:

— Не помню, брат. Да это уже неважно. Верно?

* * *

Он проснулся оттого, что рядом кто рядом был.

Иван осторожно открыл глаза. Ага, вот ты где. Диггер вынул нож, подаренный стариком. Взял его обратным хватом, спрятав лезвие за запястье. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, Уберфюреровский кукри — почти топор…