Без единого свидетеля

Он потратил некоторое время, чтобы ослабить эту боль. Он уехал на болота, где можно было побродить по тропам вдоль реки Ли. «Здесь Я смогу найти облегчение», — думал Он.

Они всегда паниковали, когда приходили в сознание и понимали, что привязаны за руки и за ноги и что их рты залеплены скотчем. Управляя фургоном в ночи, Он слышал, как они ерзают за спиной, кто-то в ужасе, кто-то в гневе. Однако к тому моменту, когда Он прибывал на место, стадия первичной, инстинктивной реакции у всех у них миновала, и они готовы были договариваться. Я сделаю все, что ты хочешь. Только не убивай меня.

Дословно они так не говорили. Но это было написано в их обезумевших глазах: я все сделаю, я стану чем угодно, скажу что угодно, буду думать так, как ты мне скажешь. Только не убивай меня.

Он всегда останавливался в одном и том же безопасном месте: в боковом закутке парковки при хоккейном катке. Густые заросли кустарника прикрывали Его со стороны улицы; фонарь над парковкой давно уже не горел. Он выключал фары и свет в салоне автомобиля и перебирался с переднего сиденья назад. Он присаживался на корточках рядом с обездвиженной фигурой и ждал, пока Его глаза не привыкнут к темноте. Начинал Он всегда с одних и тех же слов, и голос Его был полон нежности и сочувствия: «Ты поступал плохо». И потом: «Я уберу это, — касаясь пальцами полоски скотча, — но только молчание обеспечит тебе жизнь и освобождение. Ты обещаешь молчать?»

И они кивали, все без исключения, горя желанием говорить. Убеждать, признаваться, иногда угрожать или требовать. Но какой бы путь они ни избирали и что бы ни чувствовали при этом, все заканчивали мольбами.

Они ощущали Его власть. Они улавливали ее сильный аромат в запахе масла, которым Он умащивал Свое тело. Они видели ее в мерцании ножа, который Он клал перед ними. Они чувствовали Его власть в жаре, идущем от плиты. Они слышали ее в потрескивании раскаленной сковороды.

«Я не хочу причинять тебе боль, — говорил Он. — Мы должны поговорить, и если разговор состоится, то в результате ты получишь свободу».

И они говорили. Соловьями заливались. Он перечислял их преступления, и в ответ слышал одно: мгновенное признание. Да, я сделал это. Да, я раскаиваюсь. Да, я клянусь… во всем, в чем ты хочешь, во всем клянусь, только отпусти меня.

Но мысленно они добавляли к этому еще кое-что, и Он читал их мысли без труда: «Ты грязная скотина. За то, что ты сделал со мной, я пошлю тебя в ад».

Поэтому, само собой, Он не мог освободить их. По крайней мере, освободить в том смысле, который подразумевали они. И все же Он держал данное им слово.

Сначала шло сожжение. Сожжение всего лишь ладоней, чтобы показать Его гнев и вместе с тем Его милосердие. Провозглашение вины открывало перед ними дверь к искуплению, но, чтобы очиститься, нужно пройти через страдание. Поэтому Он вновь заклеивал рты скотчем и держал их руки на раскаленной добела сковороде, пока не начинало пахнуть горелым мясом. Они выгибали спину, стремясь вырваться, их мочевой пузырь и кишечник изливали свое содержимое; некоторые из них теряли сознание и не чувствовали, как удавка касается их шеи и затем сжимается. Другие были крепче, и вот с ними-то Он и испытывал наивысший восторг, в тот миг, когда жизнь покидала их телесные оболочки.

А потом Он обязательно освобождал души, при помощи ножа вскрывал их навечно привязанные к земле тела. Ведь Он же обещал. Им нужно было всего лишь признать свою вину и выразить искреннее желание ее искупить. Но большинство из них выполняли только первое условие. Большинство из них даже не думали об искуплении.

Последний же не сделал ни того ни другого. В конце он все отрицал. «Я ничего не сделал, ты, урод больной, я ничего плохого не сделал, ты можешь это понять? Пошел к черту, козел, отпусти меня!»

И значит, ему не суждено было получить освобождение. Свобода, искупление, все, что предлагал ему Фу, — он на все это плевал. Он ушел, не очистившись, не отпустив душу. Он стал ошибкой Священного Существа.

Хотя бесконечное удовольствие от самого процесса… Оно никуда не делось. И Он снова хотел его. Хотел этого сладкого наркотика — высшей власти.

Ее не могла заменить прогулка вдоль реки Ли. Не могли заменить воспоминания. Действенна только реальность.

Глава 13

Когда Барбара Хейверс наконец добралась до рынка Камден-Лок, она пребывала в отвратительном настроении. Она сердилась на себя за то, что позволила личным проблемам помешать выполнению рабочих обязанностей. Ее измотала адская поездка в Северный Лондон, которую ей пришлось совершить почти сразу же после того, как она с большим трудом покинула этот район, направляясь в центр города. Ко всему прочему правила парковки вынудили ее искать место для машины за тридевять земель от рынка. И Барбара горела праведным негодованием, ведь она бессмысленно тратила время.