Невеста Борджа

Я наверняка пойду в ад за такие слова, но тогда мне казалось, что в целом свете один лишь Господь способен вызвать такое чувство, что стирает все грани между тобою и миром. И даже я сама словно бы исчезла…

Но, невзирая на утрату чувства реальности, я ощутила, что снова едина с Чезаре. Он оседлал меня посреди моего экстаза, слившись с ним и управляя им, пока наши голоса не соединились.

Я привыкла сдерживать стоны удовольствия, превращать их в шепот, чтобы не услышал никто посторонний. Однако эти ощущения исторгли у меня крик, которого я не в силах была сдержать. И к моему голосу присоединился голос Чезаре. Но я уже не могла их различить. Мы слились в едином крике, который, несомненно, был слышен во всех уголках папских апартаментов.

Некоторое время мы лежали недвижно и молчали. Я не могла говорить, поскольку в горле саднило; а к тому же я была в полном изнеможении: все мое тело было покрыто испариной, и длинные волосы липли к рукам, к спине, к груди. Наконец Чезаре повернулся ко мне и убрал пряди с моего лба и щек.

— Я никогда прежде не испытывал ничего подобного с женщиной. Мне кажется, Санча, что до сих пор я не знал, что такое любовь.

Я откашлялась, потом прошептала:

— Мое сердце принадлежит тебе, Чезаре. И мы оба будем прокляты за это.

Он потянулся налить мне вина. Меня же вдруг одолела игривость, то же самое дурашливое настроение, что уже владело мною в соборе Святого Петра, — возможно, из-за того ощущения свободы, что пробудил во мне этот исступленный выплеск чувств. Я не допущу, весело сказала я себе, чтобы от меня сбежал самый лучший из любовников, какие только у меня были. Во всяком случае, не так вот сразу после того, как я его завоевала. И когда Чезаре попытался встать с кровати, я обвила руками его бедро.

Он рассмеялся — величественный, горделивый, неизменно сдержанный Чезаре не сдержал смеха при этой неожиданной выходке. Однако же он продолжал тянуться к кувшину с вином, явно решив, что я не стану и дальше вести себя так по-ребячески.

Хихикнув, я уцепилась покрепче. Чезаре, в свою очередь, удвоил усилия.

Я продолжала держаться за него даже после того, как он встал, и не отпустила даже тогда, когда он стащил меня на застеленный мягкими шкурами пол. Чезаре рассмеялся, весело и удивленно, и сделал шаг, затем другой; я же продолжала держаться, вынуждая его волочь меня за собой.

Наконец он сдался и рухнул поверх меня, и мы остались лежать, смеясь, словно дети.

Вернувшись к себе в спальню, я некоторое время лежала, прислушиваясь к негромкому посапыванию Эсмеральды и глядя в темноту. Сначала мною владело дремотное блаженство, и я снова и снова переживала в памяти моменты близости с Чезаре… а затем ко мне вернулось ощущение вины, и вместе с ним — полное осознание произошедшего.

Я, как и мои предки, была способна на любой обман и любую жестокость, особенно когда оказывалась вдали от благотворного, облагораживающего влияния брата. Всего два дня среди Борджа — и вот я уже сделалась прелюбодейкой. Во что же я превращусь, если проведу в Риме всю свою оставшуюся жизнь?

ЛЕТО 1496 ГОДА

Глава 15

Май в Риме был очень приятным. Июнь выдался жарким. Июль — еще жарче. А август был просто нестерпимо жарким по сравнению с умеренной температурой прибрежных городов, в которых я жила прежде. Его святейшество с семейством, равно как и прочие богатые римляне, обычно на это время уезжали куда-нибудь в более прохладные края. Но данный конкретный август оказался отмечен возвращением из Испании сына Папы, Хуана, и это событие, невзирая на жару, отмечали множеством пиров и празднеств.

Вопреки моим опасениям, я больше не страдала от домогательств Александра; мне невольно думалось, что это Чезаре каким-то образом убедил Папу оставить меня в покое. Но сам Чезаре помалкивал на этот счет. Он только посоветовал мне, чтобы я не садилась, если этого можно избежать, рядом с его святейшеством на празднествах, где вино лилось рекой, а также чтобы в его присутствии я одевалась и вела себя поскромнее и держалась подальше от него, если чувствовалось, что он выпил лишку.

Так я и делала. Однако мы с Лукрецией по-прежнему часто сидели на бархатных подушках рядом с папским троном, когда его святейшество давал кому-нибудь аудиенцию. Думаю, Александру мы нравились как украшение его трона — одна темная, вторая золотая.

Лукреция, как и сказал Чезаре, была самым доверенным советником своего отца; она нередко перебивала просителя, что-то нашептывая Александру на ухо. У Лукреции имелся собственный маленький трон, и она восседала на нем, принимая прошения. Я несколько раз присутствовала при этом, и на меня произвел большое впечатление ум Лукреции. Они с отцом оба были искусными дипломатами, и каким бы образом Родриго Борджа ни взошел на папский престол, свои обязанности он исполнял превосходно.