Один день, одна ночь

– Значит, я вас вызову или, может, сам заеду, – зачем-то пообещал он, и скулы у него покраснели.

...Я как будто напрашиваюсь! А я не напрашиваюсь! У меня служба, мне прохлаждаться некогда.

– Вы хотели книги посмотреть, – напомнила Маня. – Хотя там, в кабинете, должно быть, Алекс, а он не любит, когда ему мешают...

...Хорош гусь! Бросил бабу разбираться, а сам смылся в кабинетик по-тихому!

Маня поднялась, сразу сделавшись очень высокой, почти с капитана ростом, он покосился – ну, не нравятся ему высокие женщины, что поделаешь! – и зашагал следом за ней по широченному коридору, в котором жили книги, великое множество книг. Она на цыпочках подкралась к высокой двустворчатой двери, приоткрыла, заглянула и махнула рукой – можно!..

...Видать, ферт еще где-то затаился.

Капитан вошел и замялся на пороге, не смея ступить в уличных ботинках на ковер.

Ковер, громадный, отливавший белесым шелковым блеском, закрывал только середину начищенного паркета. По паркету скакало солнце. Летний ветер отдувал белую занавеску, и Москва шумела за толстыми стенами старого дома негромко, приятно.

– Проходите! – позвала Поливанова. – Что вы там мнетесь!.. С правой стороны научная литература, у меня и прадед, и дед, и отец были авиационными инженерами. А слева все подряд. Там энциклопедии, Британская, Брокгауз и Эфрон, потом всякая классика, повыше просветители и поэты, их никто никогда не читает, а пониже Гончаров, Толстой и все остальные. Достоевского я в угол засунула, не люблю! Я как возьмусь его читать, мне сразу повеситься хочется! А здесь детективы – Дик Фрэнсис, Рекс Стаут, ну, Агата, разумеется! И наши, конечно. А с той стороны иностранцы. Хотите посмотреть?..

Капитан Мишаков и так смотрел во все глаза.

Книги были старые, заслуженные, много раз читанные. Должно быть, их брали с собой в постель, проливали на них кофе, читали на полотняном диване в мягком вагоне, который, покачиваясь, вез дедушку-инженера с супругой-инженершей на курорт в Цхалтубо!.. Книги носили в портфелях и под мышкой, читали за завтраком, скосив глаза и тыкая вилкой мимо яичницы, прятали от завуча под черный форменный школьный фартук или синий пиджачок с нашивкой на рукаве, одалживали друзьям, а потом требовали, чтоб вернули, и возвращали не все – вон у Островского четырнадцатого тома не хватает!..

Новые, современные, в залихватских глянцевых обложках, соседствовали со старыми вполне мирно. Их сияющие самодовольные переплеты расцвечивали благородные седины старых книг, как пластмассовые заколки с нелепыми ромашками и розами, налепленные на строгие прически, но вовсе не казались неуместными!..

– Хотите что-нибудь взять почитать?

Капитан Мишаков повел плечом, сфокусировал зрение, увидел в потоке золотого тягучего света Маню, притулившуюся задницей к краю письменного стола, с трудом соотнес ее с книжным царством и обозлился.

Подумаешь, хозяйка Медной горы!.. Писательница!.. Да если б он, капитан Мишаков, перечитал такую уймищу книг, может, тоже стал бы писателем!.. Получше этого самого Достоевского!.. Понесло его книги смотреть, как будто он на самом деле друг семьи и... ровня этим гордецам и интеллектуалам, провалиться бы им!..

– Телефончик не выключайте, – сказал он неприятным голосом и шагнул в коридор. – И Александру Павловичу передайте, чтоб не выключал!

Маня пошла за ним, рассматривая крепкий затылок, заросший короткими – по уставу! – волосами.

...Интересно, чем она так его задела? Прадедушкиными книгами, что ли? Или он кофе перепил?..

В подъезде оживленно разговаривали, голоса отдавались от стен, лифт медленно и величаво проплыл наверх.

– Да, кстати, – В дверях Мишаков обернулся, и теперь перед Маниным носом оказалась физиономия, тоже вполне соответствовавшая уставу. – Вы сказали, что Кулагин прибыл к вам уже навеселе. Он не упоминал, где именно проводил время?

– Нет, – Маня поправила на носу очки, – вроде не упоминал.

– Разберемся, – пробормотал капитан и побежал вниз.

...Не забыть бы посмотреть, что такое астигматизм.

Вчера

Анатоль захлопнул дверь машины и некоторое время любовался своим отражением. Выпуклое стекло вытягивало его, делало стройнее, а он в последнее время всерьез переживал из-за веса.

Бабы любят молодых и стройных – ну, при этом еще успешных и богатых, но с этим как раз все в порядке. Успеха у него – хоть жопой жуй. Анатоль любил «народные выражения», ему казалось, что они приближают его образ к тому, кем он был на самом деле, – русским писателем-классиком.