Пять поросят

Когда они снова оказались в Хэндкросс-Мэнор, Мередит Блейк вдруг сказал:

— Знаете, я ведь купил ту картину. Ту самую, которую Эмиас писал. Мне претила мысль о том, что ее продадут только из-за ее скандальной репутации и эти негодяи с их склонностью к патологии будут на нее глазеть Работа в самом деле превосходная. Эмиас говорил, что это его лучшая вещь, и, по-моему, был прав. Практически он ее завершил. Собирался поработать над ней день-другой, не больше. Хотите на нее посмотреть.

— С удовольствием, — поспешил заверить его Эркюль Пуаро.

Блейк провел его через холл, вынул из кармана ключ, отпер дверь, и они очутились в довольно большой комнате, где пахло пылью. Окна были закрыты деревянными ставнями Блейк распахнул их. Потом с трудом поднял раму, и в комнату ворвался напоенный весенними ароматами воздух.

— Вот так-то лучше, — сказал он.

Он стоял у окна, вдыхая свежий воздух, и Пуаро подошел и встал рядом. Спрашивать, что это за комната, было незачем. Полки были пустыми, но на них еще остались следы от бутылок. Возле одной из стен рядом с раковиной стоял пришедший в негодность химический прибор. На всех вещах лежал толстый слой пыли.

Мередит Блейк смотрел в окно.

— С какой легкостью возвращается прошлое, — сказал он — Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина, и разливался соловьем о моих необыкновенных снадобьях и настойках.

Пуаро машинально протянул в окно руку и отломил покрытую листьями ветку жасмина.

Мередит Блейк решительными шагами подошел к стене, на которой висела укутанная от пыли в простыню картина. И дернул простыню за край.

У Пуаро перехватило дыхание. До сих пор ему довелось видеть четыре картины, написанные Эмиасом Крейлом: две в Тейтовской галерее, одну у лондонского торговца картинами и еще натюрморт с розами. А сейчас перед ним была картина, которую художник считал лучшей из своих работ; он еще раз убедился, каким превосходным мастером был Крейл.

Картина была написана в характерной для него манере и казалась покрытой глянцем. На первый взгляд она напоминала плакат — такими кричащими были ее краски. На ней была изображена девушка в ярко-желтой рубашке и темно-синих брюках. Залитая ярким светом солнца, она сидела на серой стене на фоне ярко-голубого моря. Таких обычно изображают на рекламных щитах.

Но первое впечатление было обманчивым. В картине была едва приметная искаженность: чуть больше, чем нужно, блеска и света. Что же касается девушки…

Она была сама жизнь. Здесь было все, что можно ждать от жизни, юности, кипучей энергии. Сияющие лицо и глаза…

Столько жизни! Столько юной страсти! Вот что видел Эмиас Крейл в Эльзе Грир, которая сделала его слепым и глухим по отношению к такому благородному созданию, каким была его жена. Эльза была жизнь, юность.

Идеальное, с тонкой и стройной фигурой существо, голова вскинута, взгляд самонадеянный и торжествующий. Смотрит на вас, разглядывает, ждет…

Эркюль Пуаро вскинул руки.

— Изумительно… Да, изумительно…

— Она была такой молодой, — взволнованно прошептал Мередит Блейк.

Пуаро кивнул.

«Что имеют в виду большинство людей, когда говорят „такая молодая“? — думал он. — Такая невинная, такая трогательная, такая беспомощная? Но молодость — это дерзость, это сила, это энергия — и жестокость! И еще одно — молодость легкоранима».

Вслед за Блейком он пошел к выходу. Интерес Пуаро к Эльзе Грир возрос. Следующий визит он нанесет ей. Что Сделали годы с этим пылким, страстным, дерзким существом?

Он еще раз посмотрел на картину.

Эти глаза, они следят за ним… Хотят ему что-то сказать…

Но если он не поймет, что они хотят ему сказать? Сможет ли это сделать сама женщина? Или эти глаза пытаются сказать нечто, чего их владелица не знает?

Такая самонадеянность, такое предвкушение торжества.

Но тут вмешалась Смерть и выхватила жертву из этих жадных, нетерпеливых юных рук…

И свет погас в этих горящих от торжества глазах. Какие теперь глаза у Эльзы Грир?

Он вышел из комнаты, бросив на картину последний взгляд.

«Она была чересчур жизнерадостной», — подумал он.

И ему стало… чуть страшно.

Глава VIII

Третий поросенок устроил пир горой…

Окна дома на Брук-стрит украшали ящики с тюльпанами. А когда открылась входная дверь, от стоявшей в холле огромной вазы с цветами поплыл аромат душистой белой сирени.

Пожилой дворецкий принял у Пуаро шляпу и палку. Их тотчас перехватил появившийся откуда-то лакей, а дворецкий почтительно пробормотал: