Синее на золотом

Но все обошлось: дочери выросли и вышли замуж, сначала Шарлотта, затем Амелия – точь-в-точь как в сказке, где младшая сестра не должна опережать у алтаря старшую.

А потом сказка кончилась.

Шарлотта сама выбрала себе в мужья Августа Браницкого, и отец не стал перечить этому браку, тем более что Август происходил из более чем знатной семьи. В Польше у него были значительные имения, но он рано осиротел, и управляющий, чтобы мальчик не мешал ему распоряжаться имуществом, отправил Августа путешествовать, не забывая каждый месяц щедро снабжать деньгами. Себя, впрочем, управляющий тоже не забывал, но это выяснилось только через много лет. А пока Браницкий наслаждался свободой, ездил из одной страны в другую, служил офицером то там, то здесь и на каком-то из балов увидел Шарлотту. Она влюбилась в него с первого взгляда. Он не имел ничего против, тем более что она ему понравилась, и сделал предложение. Ее разговоры показались ему забавными, и он решил, что по крайней мере с ней будет не скучно. Скучно и в самом деле не было – было просто плохо. Что-то не заладилось в их браке с самого начала, хотя он не обижал ее и поначалу даже не изменял; но она вызывала раздражение, возраставшее с каждым днем, а несколько выкидышей, которые у нее произошли, только усугубили ситуацию. Вскоре он завел первую любовницу, затем еще одну, затем вообще стал стараться присутствовать в лоне семьи как можно меньше. Шарлотта плакала, бегала по докторам, пыталась найти в умных книгах совет, как расположить к себе мужа, как сделать хотя бы так, чтобы он обедал дома, о господи… Но умные книги говорили только о прогрессе, справедливости и человечности, и им не было дела до молодой женщины, которая рыдала ночами в подушку и никак не могла остановиться.

Шел 1789 год. 14 июля сестра Амелия вышла замуж, и в тот же самый день в Париже разразилась революция. Леопольд фон Мейссен встретил события с энтузиазмом – наконец-то начались перемены, которых так долго требовали все просвещенные умы. Шарлотта тоже поначалу была рада – уроки отца не прошли даром; однако вскоре через границу хлынули толпы эмигрантов. Они заполонили гостиные, салоны и замки; у них были затравленные лица, и хотя они пытались держаться с достоинством, страх сквозил в их словах и жестах. Пугливо понизив голос, эмигранты рассказывали, что творят новые власти. «Они» не уважают священников, «они» хотят ограничить власть короля, «они» сажают в тюрьмы несогласных с их взглядами, а еще есть гильотина, кошмарное изобретение какого-то доктора, и вот этой гильотиной палачи рубят головы всем, кому «они» не по вкусу. Браницкий в то время как раз сошелся с Луизой, и Шарлотта, чтобы забыться, устроила у себя салон, в котором стала принимать эмигрантов. Мало-помалу в ней произошла странная перемена: чем больше она слушала, тем слабее становилась вера в свободу, справедливость и человечность, которую ей привили в детстве. Оказалось, это всего лишь слова, за которыми скрывается все, что угодно; и когда озверевшая толпа врывается в тюрьмы и убивает беззащитных узников, женщин, стариков, священников – это гнусно, это гадко, это нельзя оправдать никакими высокими побуждениями; и когда другая толпа убивает придворную даму принцессу Ламбаль и, отрезав голову, на пике несет ее к окнам королевы – это просто зверство, которому нет названия. И Шарлотта поняла, что ее отец – мечтатель, ослепленный опасными химерами; что в самых умных книгах все не так, как в жизни, потому что в жизни революция – это отчаяние и кровь, человеческая жизнь обесценивается, а наружу вырываются самые отвратительные инстинкты. И когда муж неожиданно сообщил ей, что идет в армию, чтобы воевать с французами, она горячо поддержала это решение.

«Если бы она знала, – подумала Амелия, – почему он так решил… Но я никогда не скажу ей об этом. Наверное, он не напишет ей… или опять скажет, что письмо затерялось… Я сама ей напишу, что он жив, здоров и не ранен, что его произвели в полковники и у него все хорошо. Она наверняка будет счастлива узнать об эт…»

Окончание слова проглотила пуля, ударившаяся в стенку кареты. Ева завизжала, экипаж тряхнуло. Вторая пуля влетела в окно и разбила стекло.

– Якоб! – закричала Амелия. – Якоб, что происходит?

Снаружи доносились топот копыт и крики: «Стой! Стой, кому сказал, не то хуже будет!» Лошади испуганно ржали. Неожиданно карета замедлила ход.

– Сударыня, – пролепетала Ева, побелев как полотно, – это разбойники!