Тайна перстня Венеры

– А я уже, наверное, раз в пятый. Я вообще в Турции люблю отдыхать. Пара часов в самолете – и уже на месте, никаких виз, никаких очередей в посольствах, можно сразу идти на пляж. Но люблю не Средиземноморское, а именно Эгейское побережье. Обычно в Бодруме останавливалась, но это более дорогой курорт. Теперь, как и все после кризиса, стала учиться жить экономнее. Решила посмотреть, что за Кушадасы такие – здесь в сравнении с Бодрумом дешевле. И опять не смогла удержаться, чтобы не съездить в Эфес. В эти камни влюбляешься мгновенно, правда? А еще знаете…

Я не знала.

Я ее уже не слышала.

Я поняла, что меня настораживало.

И собиралась выяснить все подробности…

Эфес, I век н. э

Надев на палец перстень (голова как пьяная, не потерять бы дорогое украшение, в нем – все: свобода Феликса, жизнь, любовь), с бессмысленной счастливой улыбкой, Теренция возвращалась домой.

Как не хватает теперь подруг-гетер из лупанария! С ними можно было бы вдоволь насплетничаться, рассказать все-все, не упуская ни единой подробности. Однако теперь рядом, увы, только рабыня. Конечно, Петра – очень милая девушка. Она добра и многому научила Теренцию. Но есть такие вещи, о которых с ней не поговоришь. Ай, сколько раз уже было. Как заладит: «Грех, грешно, во грехе живете, надо по-другому!» С ней можно поспорить, сказать, что если бы Господь на самом деле был таким суровым, как про него думают, он ни за что не стал бы избавлять Феликса от верной смерти. Но ведь спас – для любви, для радости. Значит, нет ничего такого плохого в ослепительно-ярком прекрасном счастье. Только Петра – она такая упрямая. Не понравятся ей эти рассуждения, расстроится, разворчится, поэтому лучше с рабыней на такие темы даже и не заговаривать.

А Феликс… Теренция залилась смехом.

Нет, сначала все было не смешно. А очень нежно, красиво, чувственно.

От его дразнящих поцелуев тело мгновенно стало сладко вздрагивать. Захотелось тоже провести язычком по его смуглой гладкой коже, добраться до большого твердого члена, распалить ласками.

Феликс шутливо вжал ее в ложе:

– Т-с-с, тихо, все потом. Не трогай меня пока. Наслаждайся…

Его губы превратили грудь, живот и бедра в алтарь, который боготворят, которому поклоняются, жертвуя бесчисленное количество изматывающих поцелуев.

– Люблю твои соски… Ты знаешь, какой красивый у тебя пупочек… А здесь ты такая нежная-нежная… Любимая, сколько я мечтал о том, как поцелую тебя и пойму: ты хочешь, чтобы я вошел в тебя… Ты такая влажная, вкусная, вот возьму и съем тебя…

Теперь не понять, что сводило с ума больше – его ласки или его слова.

Любимый голос шептал непристойности. Перед глазами все плыло. Воздуха не хватало.

Наконец сжалился, развел согнутые в коленях ноги.

Какой же он все-таки там прекрасно огромный. Но медленный, изматывающе неторопливый. Член входит в вагину так неспешно, что хочется схватить Феликса за ягодицы, поскорее проткнуть себя им…

Так умирающий от жажды глотает воду, так любовь наполняет все тело до краев. А потом вдруг неожиданно выплескивается через край и уносит, сладко, стремительно…

Отрезвление происходит быстро.

– Я хочу, чтобы у нас был ребенок!

Когда тело еще бьет сладкая дрожь, внутри находится член, а пересохший рот закрывается нежным поцелуем… Тогда ничего возразить невозможно, остается разве что наслаждаться все убыстряющимся ритмом, резкими движениями, вскриками.

– Как хорошо, – простонал Феликс, обессиленно уткнувшись в плечо.

«Любимый, но такой идиот. Только ребенка нам теперь не хватало. Совсем с ума сошел!» – с блаженной улыбкой подумала Теренция. И сразу же расхохоталась. Не бывает после излития семени такого твердого, чуть вздрагивающего, требующего продолжения любовной схватки члена.

– Как быстро ты догадалась! Я так старался тебя обмануть, – обиженно пробормотал Феликс и стал целовать мочку уха, потом шею. – Теренция, любимая…

Потом они еще долго любили друг друга. Дурачились, хохотали. Поругались, помирились, искусали плечи. Открыв вдруг неимоверное наслаждение болью, расцарапали спины и бедра, перецеловали каждую кровоточащую ранку…

«Я бы рассказала девочкам, – думала Теренция, поднимаясь по крутой, освещенной факелами лестнице в свою комнату, – что любовь так потрясающа! Можно любить и смеяться, любить и шутить, любить и мучиться. Да, мучиться. Мы с Феликсом так увлеклись, что чуть не сгрызли друг другу плечи, а еще у меня содралась кожа на коленках. Ног вообще не чувствую! Какое же это счастье!»