Темное солнце

— И все-таки, что ты думаешь обо всем этом?

Цепи загремели во мраке.

— Думаю, — жалостливо сказал рыцарь, — что хорошо будет, если тебя сразу повесят.

Мускулы Мадленки напряглись, лоб и корни волос противно вспотели.

— Повесят? — пролепетала она.

— Да, — серьезно подтвердил рыцарь, — а то еще могут пытать — а Петр из Познани, я слышал, в этом деле мастер — или на кол посадят, как моего друга Ульриха из Наумбурга. Слыхал о таком?

— Нет, — призналась Мадленка, чувствуя в горле ком.

— Ульрйх, — продолжал рыцарь, — был двоюродный брат Боэмунда и его опекун. Боэмунд, надо тебе сказать, круглый сирота, и Ульрих был его единственным близким родственником, лет на десять старше или около того. Мы все трое были очень дружны. В Грюнвальдскую битву — ты о ней наверняка слышал — Боэмунд попал в плен, и долгое время мы даже не знали, жив он или мертв. Благодарение богу, мы отыскали его и заплатили за него выкуп, но для этого понадобилось несколько лет. Потом однажды отряд Улъриха в чистом поле встретился с поляками и вступил с ними в бой. В тот день удача отвернулась от нас. Ульриха схватили и привезли в Белый замок. Хозяин замка был самодур, без царя в голове, и он сказал, чтобы пленник целовал его сапоги, если хочет остаться в живых. Ульрих плюнул ему в лицо, и тогда его казнили. — Филибер тяжко вздохнул. — Боэмунд, когда узнал о его смерти, не сказал ни слова, но я-то лучше других знал, что это значит. — Мадленка затрепетала. — Он напал на замок, окружил его и предложил всем, кто захочет, беспрепятственно выйти за ворота до заката солнца, потому что после заката он возьмет замок приступом и не пощадит никого. Он дал рыцарское слово, что тех, кто пожелает уйти, он не тронет, в противном случае, сказал он, он клянется господом, что они все заплатят за то, что смотрели на смерть такого доблестного рыцаря и смеялись над ним, когда он умирал. Они и впрямь смеялись и бросали в него грязью, когда он в корчах испускал дух… Белый замок был хорошо укреплен, и его хозяева решили, что могут пренебречь угрозами Боэмунда. Никто не вышел из ворот, и ночью мы взяли замок и перебили всех, кого там нашли. Боэмунд приказал никого не щадить, мы и не щадили. Теперь и Боэмунда больше нет, значит, скоро наступит и мой черед.

Мадленка слушала рассказ, затаив дыхание. Теперь ей стало ясно, каковы были истинные причины жестокости, проявленной крестоносцами при взятии Белого замка; ведь никто из поляков и словом не упомянул об Ульрихе из Наумбурга и его страшной смерти. Жестокость и решимость Боэмунда одновременно испугали и восхитили ее; если бы она могла, она бы точно так же расправилась с теми, кто убил Михала и ныне стремился избавиться от нее. Но чтобы отомстить за него и за себя, она не имеет права умереть. А Петр из Познани обещал уже на следующий день приняться за нее… Нет, так нельзя, надо опередить его во что бы то ни стало и выйти отсюда.

— Послушай, рыцарь, — сказала Мадленка, — ведь ты же не хочешь околеть здесь в дерьме, а?

Филибер проворчал нечто нечленораздельное, что можно было при желании истолковать как согласие.

— И я тоже не хочу на кол, — продолжала Мадленка. — Надо нам подумать, как бы выбраться отсюда.

— Думаешь, я уже не думал? — насмешливо спросил крестоносец. — Двух тюремщиков задушил голыми руками, да меня все равно поймали и, видишь, даже в цепи заковали.

— А снять их нельзя? — спросила Мадленка.

— Я пробовал, — признался рыцарь. — Ничего не получается. Похоже, это миланское железо, черт бы его побрал. — Миланское оружие, броня и железные изделия славились по всей Европе.

— Значит, не получится? — горестно заключила Мадленка.

— Похоже, что так.

Мадленка села на полу, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и задумалась. Нечаянно она хлюпнула носом.

— О, боже, — простонала она по-польски. — Как же здесь все-таки воняет!

Глава двадцатая,

в которой хитрость одерживает верх над силой

Главного стража подземелья Диковских звали Адамом. Это был невысокий, спокойный, медлительный и чрезвычайно опасный человек с пытливым взглядом холодных серых глаз и ухом без мочки. Подобно Петру из Познани, он не любил тратить слов попусту и ненавидел, когда его прерывали, особенно во время партии в кости с ксендзом Домбровским, и поэтому, когда их потревожил младший тюремщик, Адам уставился на него с плохо скрываемым раздражением.