Темное солнце

— Да ну? С каких это пор князь Август сделался так богат? Он же всегда жил у дяди, который оплачивал даже его войско, не говоря уже обо всем остальном.

Епископ вскинул голову.

— Вам угодно шутить, но я не нахожу ничего смешного…

— Я тоже, — сухо сказал синеглазый. — Какие дорогие у князя Августа враги! Двести флоринов, бог мой! Если бы все мои враги мне так, недешево обходились, я бы давно разорился. К счастью, я всегда могу позволить себе убить их совершенно бесплатно.

У Флориана затрясся подбородок. Он с трудом справился с собой.

— Я бы попросил вас не отвлекаться от нашей темы.

— Я и не отвлекаюсь, что вы. Я надеюсь, эти замечательные монеты с изображением лилии у вас с собой? — — вежливо поинтересовался Боэмунд. — Или вы явились с пустыми руками, надеясь на письмо короля?

— Что? — епископ оторопел.

— Деньги у вас с собой? Видите ли, отче, я не люблю делать что-то даром, когда мне за это могут заплатить.

Сердце Мадленки падало все ниже и ниже. Теперь, наверное, оно уже ушло в пятки.

— Боэмунд! — тихо сказал встревоженный Киприан.

— Никогда бы не подумал, что мне придется оказывать услуги полякам, — сквозь зубы молвил крестоносец, — но, раз уж так вышло, было бы глупо переживать из-за этого. Тем более за двести флоринов.

Так вы отдадите его? — несмело спросил епископ Флориан.

— Его? О, разумеется. Боюсь только, — со смешком добавил Боэмунд, — он вам не понравится.

— Это совершенно неважно, — поспешно сказал епископ.

— И я так думаю, — согласился Боэмунд, и глаза его стали прозрачно-голубыми, словно он затевал самую веселую шутку на свете. — Он висит уже, должно быть, с неделю и порядком воняет; но вы же сами сказали «живой или мертвый», так не все ли вам равно?

За дверью Мадленка обратилась в столб.

— Вы хотите сказать, сын мой, что он мертв? — недоверчиво спросил епископ.

— Вы угадали. Именно это я и имею в виду.

В голове у Мадленки творилось нечто невообразимое.

— Но отчего? Как?

— Потому что я велел его повесить.

Мадленка икнула и машинально потерла шею.

— Однако, — не сдавался упрямый епископ, — он бежал из подземелья с одним из ваших рыцарей. Я видел этого рыцаря во дворе своими глазами.

— Это брат Филибер де Ланже из Анжу, — спокойно сказал Боэмунд. — Он рассказал мне, что они действительно бежали вместе, но потом их пути разошлись. Когда я был с отрядом в разъезде, мы случайно наткнулись на этого юношу. Я подумал, что он, вероятно, шпион, привел его в Мариенбург и велел пытать, но он ничего не сказал, и мне пришлось его повесить. Вдобавок этот мерзавец в свое время отнял у меня мизерикордию, а я не люблю воров. Откуда мне было знать, что он так небезразличен

князю Августу?

«Складно, однако, врет», — думала Мадленка, переводя дыхание. Боэмунд вздохнул и невозмутимо выплюнул косточки от винограда в левый кулак.

— Сын мой, — промолвил епископ торжественно после недолгого молчания, — помните, если вы лжете, вы берете на душу великий грех. Я посол князя и посол короля Владислава, помните об этом.

«Поверил», — просияла Мадленка. Она зажмурилась и крепко стиснула кулачки от счастья.

Епископ Флориан вынул из-за пазухи небольшое распятие и протянул его крестоносцу. Боэмунд быстро вскинул на него фиалковые глаза.

— Клянитесь спасением своей души, что все, что вы мне сказали, правда, — промолвил епископ Флориан мягко. — Если вы ни в чем не погрешили против правды, — добавил он, отметая дальнейшие возражения, — вам это будет нетрудно, сын мой, не так ли?

При словах «сын мой» Боэмунд еле заметно поморщился. «Ай да поддел», — подумала Мадленка, мрачнея. И в самом деле: разве захочет такой человек, как Боэмунд, рисковать своей бессмертной душой, да еще ради какого-то невзрачного рыжего мальчишки, которого вдобавок всем сердцем ненавидит?

Киприан у окна беспокойно шевельнулся. Боэмунд фон Мейссен медленно поднялся с места, вытер ладони платком, положил правую руку на распятие и, глядя прямо в лицо Флориану, оказавшемуся на добрую голову ниже его, четко и уверенно проговорил:

— Клянусь спасением моей души, что я велел его повесить.

Не далее как вчера Мадленка была уверена, что нет на свете человека, вызывающего у нее большее отвращение, чем этот белокурый красавец; сейчас же, если бы ее попросили отдать за него жизнь, она бы не задумываясь пожертвовала две. Ужас и восхищение боролись в ее душе: ведь пойдя на столь чудовищное клятвопреступление, он как-никак потерял право на вечное блаженство. Тут Мадленка вспомнила великого комтура, подумала, что он наверняка даст Боэмунду отпущение, и восторг ее несколько поутих.