В поисках Леонардо

– Черт знает что! – в сердцах сказал Кристиан, валясь в кресло. – Проклятие!

– Неужели вам так ничего и не удалось обнаружить? – вырвалось у Амалии. – Ведь на палубе наверняка были люди! Кто-то да должен был его заметить!

Кристиан хмуро поглядел на нее.

– Мы никого не обнаружили, кроме Дайкори и его человека, Нортена, – ответил за него Деламар. – Но они клянутся, что никого не видели.

– А те, что сидят в большом салоне? – встрепенулась Амалия. – Ведь они совсем рядом с нами! Может быть, они кого-то видели?

– А ведь верно! – пробормотал Деламар. И, сорвавшись с места, побежал в большой салон, где миссис Рейнольдс за умеренную плату гадала на картах всем желающим.

– Они никого не видели, – доложил расстроенный сыщик, вернувшись через несколько минут. – Воля ваша, господа, но во всем этом есть какая-то мистика. Ведь не бесплотный же он дух, в конце концов!

– Да, – угрюмо пробормотал Феликс, – все очень, очень странно…

И, хотя Амалия не любила странностей, она тем не менее вынуждена была с ним согласиться.

* * *

Из дневника Амалии Тамариной.

«25 ноября. Четвертый день плавания. Явление Леонара.

Полный тупик. С какой стороны я ни пытаюсь подойти к этому делу, оно мне не дается. То ли я безнадежно глупа, то ли преступник слишком для меня умен. И я никак не могу забыть выражение ужаса на лице Ортанс. Ее страх мучает меня еще больше, чем мое бессилие.

Взяла с Деламара клятву, что он будет как следует ее стеречь. Не знаю, что это даст. Я безумно устала. Глаза слипаются, ложусь спать».

Глава девятнадцатая,

в которой на борту «Мечты» едва не происходит очередное смертоубийство

Волны набегают друг на друга, качают корабль.

Океан – не цвета серой мглы, а синий. Бирюзовый, сапфировый (странно, что для сравнения на ум приходят только драгоценные камни).

Кольцо с сапфиром… У мадам Эрмелин было одно такое. Где-то оно теперь?

Океан стонет.

– А-ма…

Разумеется. Океан живой, и у него есть голос.

– А-ма…

Глупости все это. Она в багажном отделении, а перед ней, подбоченясь, стоит огромная, в рост человека, серая мышь.

– Хотите послушать, мадемуазель, как я играю на рояле? Не хуже Леона Шенье, смею вас уверить!

Мышь во фраке, в белых перчатках, с галстуком-бабочкой. Рояль шевелит затекшими ножками, выбирается из-под сетки, приседает, гремя струнами, и бежит вразвалочку к мыши. На ходу он умудряется почесать бок задней ножкой.

Амалия хочет возразить мыши, что на рояле нельзя играть в перчатках, однако мышь в обнимку с инструментом пускается в пляс.

– А-ма… АМАЛИЯ!

Нет, это просто ужасно. Конечно, океан видел корабли Дрейка, Колумба и Магеллана… но зачем же так вопить?

– Амалия, проснитесь, проснитесь!

Но проснуться невозможно. Невозможно даже разлепить веки – к каждому из них словно привесили пудовую гирю.

– Амалия! Кузина! Очнитесь, умоляю вас!

Нет, это сон, это сон… Волны… волны…

– Амалия, черт вас дери! – океан говорит рассерженно.

– Мышь играет на рояле, – бормочет Амалия.

– А? – Океан, похоже, растерялся.

– Это все беременность, – произносит где-то в вышине над нею неуверенный голос. Голос, как две капли воды похожий на голос миссис Рейнольдс.

– Бере… – Океан выходит из берегов, захлебывается гневом. – Если вы еще раз при мне произнесете это слово…

– Не надо так орать… – слабо возражает Амалия и с гигантским усилием открывает глаза.

Все плывет. Пятна… пятна…

– Мы тонем? – спрашивает Амалия с любопытством.

– Какое там, – грохочет океан где-то совсем рядом. – Гораздо хуже… Амалия! Не смейте закрывать глаза!

Ужас, до чего хочется спать. Амалия сладко зевает. Нет, это не океан… это всего-навсего кузен Рудольф.

– Амалия! – рявкает он. – Вставайте!

– Женщины и дети в первую очередь? – бормочет она в полусне, пытаясь понять, что происходит. – Да что такое?

Лицо Рудольфа – все в красных пятнах, миссис Рейнольдс смотрит на нее умоляюще. Но тут подбегает кто-то маленький, и в нос ей ударяет острый запах нашатыря.

– Вот… Лучшее средство, чтобы прийти в себя, – говорит Ортега, держа флакон у лица Амалии.

Амалия подскакивает, едва не выбив склянку из рук почтенного эскулапа. Из глаз ее текут слезы. Дело в том, что у нее довольно тонкое обоняние, и поэтому нашатырное благоухание для нее все равно что удар дубинкой.

– Видите, – говорит Ортега довольно, – теперь мадам будет в полном порядке.