Глава тринадцатая
Письма
Распростившись с Эллен, Пуаро повернулся ко мне. Вид у него был довольно озабоченный.
— Вот интересно: слышала она выстрелы? По-моему, да. Она их услыхала, открыла кухонную дверь. А когда Ник побежала по лестнице и выскочила в сад, Эллен вышла в прихожую узнать, в чем дело. Все это вполне естественно. Но почему она не пошла глядеть на фейерверк? Вот что я хотел бы узнать.
— Зачем вы стали спрашивать ее о тайнике?
— Так, чистая фантазия. Мне подумалось, что мы, возможно, не разделались еще с «К».
— С «К»?
— Ну да. Он стоит последним в моем списке. Наш вымышленный незнакомец. Допустим, что вчера он — я полагаю, мы имеем дело с мужчиной — пришел сюда, чтобы встретиться с Эллен. Он прячется в тайнике. Мимо него проходит девушка, которую он принимает за Ник. Он идет следом за ней и стреляет. Нет, это абсурд. К тому же тайника не существует. То, что Эллен не захотела уйти из кухни, — чистая случайность. Полно, давайте-ка лучше поищем завещание.
В гостиной не оказалось, никаких документов Мы перешли в библиотеку, полутемную комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. В ней стояло, большое старинное бюро орехового дерева. Мы довольно долго изучали его содержимое. Там царила полная неразбериха. Счета, перемешанные с долговыми расписками. Письма пригласительные, письма с требованиями вернуть долг, письма друзей.
— Сейчас мы наведем здесь идеальный порядок, — непререкаемо заявил Пуаро.
Через полчаса он с удовлетворенным видом откинулся на спинку стула и оглядел дело наших рук. Все было аккуратно рассортировано, надписано, разложено по местам.
— Ну, теперь все в порядке. Нет худа без добра. Нам так внимательно пришлось их разбирать, что мы, конечно, ничего не пропустили.
— Ваша правда. Хотя, впрочем, ничего и не нашли.
— Разве что это.
Он перебросил мне письмо. Оно было написано крупным, размашистым, очень неразборчивым почерком.
«Милочек!
Вечеринка была — прелесть. Но сегодня мне что-то не по себе. Ты умница, что не притрагиваешься к этой дряни: никогда не начинай, дорогая. Бросить потом чертовски трудно. Приятелю я написала, чтоб поскорей возобновил запас. Какая гнусность наша жизнь!
Твоя Фредди».
— Февраль этого года, — задумчиво заметил Пуаро. — Я с первого взгляда понял, что она принимает наркотики.
— Да что вы? Мне и в голову не приходило!
— Этого трудно не заметить. Достаточно взглянуть ей в глаза. А эта удивительная смена настроений! То она взвинчена, возбуждена, то вдруг безжизненная, вялая.
— Пристрастие к наркотикам влияет ведь и на нравственность, не так ли? — сказал я.
— Неизбежно. Но я не считаю мадам Раис настоящей наркоманкой. Она из начинающих.
— А Ник?
— Не вижу ни малейших признаков. Если она и посещает иногда такие вечеринки, то не для того, чтобы принимать наркотики, а лишь ради забавы.
— Рад слышать.
Я вдруг вспомнил, как Ник сказала, что Фредерика иногда бывает не в себе. Пуаро кивнул и постучал пальцами по письму.
— Вне всякого сомнения, она имела в виду именно это. Ну что ж, здесь мы вытащили пустой номер, как у вас говорят. Теперь поднимемся в комнату мадемуазель.
В комнате Ник стоял письменный стол, но в нем было довольно пусто. И снова никаких признаков завещания. Мы нашли паспорт на машину и оформленный по всем правилам сертификат месячной давности на получение дивиденда. Иными словами, ничего интересного для нас.
Пуаро вздохнул — он был возмущен.
— Молодые девицы! Как их воспитывают нынче? Не учат ни порядку, ни методичности! Она очаровательна, наша мадемуазель Ник, но ведь она ветрогонка. Право же, ветрогонка.
Он знакомился теперь с содержимым комода.
— Но, Пуаро, — сказал я с некоторым замешательством, — это нижнее белье.
— Ну и что ж, мой друг?
— А вам не кажется, что мы, так сказать, не имеем…
Он рассмеялся.
— Нет, право же, мой бедный Гастингс, вы человек викторианской эпохи. Будь здесь мадемуазель, она сказала бы то же самое. Наверное, она бы заметила, что у вас мозги набекрень. В наши дни молодые леди не стыдятся своего белья. Лифчики и панталоны перестали быть постыдной тайной. Изо дня в день на пляже все эти одеяния сбрасываются в двух шагах от нас. Да почему бы и нет?
— Я все-таки не понимаю, зачем вы это делаете?