Отравленная маска

Дмитрий побледнел.

– В самом деле? Кто?

– А этот, как же его… Стасов, нигилист. Тот, что важно толкует о социализме, равенстве полов и тому подобном.

Лицо Дмитрия сделалось мрачнее тучи.

– Ну, не горюй ты так, Митенька, – весело сказал Орест. – В конце концов ничего ведь еще толком не известно. Это так, сплетни, которые мне передавала моя кузина Мари Орлова.

– Как знать, как знать… – раздумчиво заметил Евгений. – Леонтий Стасов довольно богат, а такие женихи на дороге не валяются.

Озеров отвернулся. И до самого дома Орловых, куда они направлялись, не проронил больше ни слова.

Глава 9

– Входите, входите! Скорее, скорее!

Такими словами встретила троих друзей Муся Орлова, едва не подпрыгивая на месте от возбуждения. Муся была маленькая, вся в русых кудряшках, с личиком очаровательной проказницы и вздернутым носиком. Среди знакомых Муся пользовалась репутацией ужасной баловницы, но ей все прощали за ее непосредственность и открытый нрав. Вот и сейчас, притоптывая ножкой, она твердила:

– Идите за мной! Ну что вы мешкаете, право! Ведь самое интересное пропустите!

– Что пропустим? – начал было Орест, но Муся схватила его за руку и потащила за собой. За ними последовали и остальные.

В гостиной возле рояля сидела Амалия, перебирая клавиши. Леонтий Стасов, молодой человек лет двадцати пяти с большим узкогубым ртом и черными завораживающими глазами, расположился на пуфе в двух шагах от нее. На окне стояла позолоченная клеточка, в которой сидел нахохлившийся пестрый попугайчик, а по стенам были развешаны портреты членов семьи Орловых. Дмитрий хотел войти в гостиную, но Муся зашикала на него, сделала страшные глаза и приложила палец к губам. Все четверо замерли у дверей, прислушиваясь к разговору, который вели между собой Стасов и Амалия.

– Мы, разумеется, выступаем за отмену несправедливых войн, – пылко говорил нигилист. – Довольно лить кровь народа, защищая интересы деспотизма. Взять хотя бы недавнюю турецкую кампанию…

– Нет-нет-нет, – встрепенулась Амалия. – Как же можно без войны? Без войны никак нельзя, Леонтий Николаевич!

– Но… но почему? – изумился Стасов, не ожидавший такого заявления.

Амалия выпятила нижнюю губу и стала накручивать прядь волос на палец. Вид у нее при этом был донельзя бестолковый.

– Потому что без войны, – торжественно изрекла она, – переведутся все военные. А у них такие хорошие фигуры! Так что я за войну. Обеими руками!

Орест, не сдержавшись, фыркнул. Муся сердито толкнула его локтем, чтобы он замолчал. Амалия меж тем оставила прядь в покое и стала наигрывать полонез Шопена.

– Простите меня, но это чисто женская логика, – сказал нигилист, слегка опомнившись от шока, в который его ввергли слова Амалии.

– О! А разве не вы всего пять минут назад говорили мне, что женщина имеет такое же право высказывать свое мнение, как и мужчина? – парировала Амалия.

– Разумеется, – подтвердил нигилист, с готовностью переключаясь на другую тему. – Равенство женщины и мужчины – всего лишь вопрос времени. Но…

– Какого именно времени? – полюбопытствовала Амалия.

– Простите?

– Я имею в виду, когда именно его ожидать?

– Ах, так вот вы о чем! При нынешнем состоянии прогресса, я полагаю, не раньше, чем через шестьдесят лет.

Полонез споткнулся, отчаянно зафальшивил и наконец с позором захлебнулся.

– Благодарю покорно, – надула губки Амалия, кое-как нащупав нить ускользающей мелодии. – Когда ваше равенство полов наконец наступит, я буду уже глубокой старухой, а старость пола не имеет.

– Амалия Константиновна, вы меня поражаете, – после паузы промолвил Стасов. – Вы, такая временами здравомыслящая девушка, такая… такая… Неужели вам совсем не хочется быть свободной?

– От чего? – осведомилась его собеседница.

– От условностей лицемерного света, от предрассудков, которые вас сковывают и не дают вам вздохнуть! Как это, должно быть, тяжело – с вашей высокой душой…

«Ага, раз заговорили о душе, значит, подбираются к телу, как говорит маман, – подумала Амалия. – Когда же ты уйдешь, наконец, и оставишь меня в покое?»

– Сначала он рассказывал о том, как ужасно живется беднякам, – шептала Муся за дверью, едва сдерживая смех. – А она ему отвечала, что бедные до ужаса бедны, покрыты насекомыми и от них дурно пахнет. Потом Леонтий завел речь о конституции, а Амалия возмутилась, что с ней никто никогда не говорил о таких гадостях, и она не допустит, чтобы ее оскорбляли. Оказывается, она перепутала это слово с другим, но все равно Леонтий был очень обескуражен. – Дмитрий прыснул. – Потом он пытался что-то такое растолковать ей про социализм, но она сказала, что Понсон дю Террайль куда интереснее. А потом…