Званый ужин в английском стиле

Амалия обернулась к Билли и заговорила по-английски:

— Кажется, ты был недоволен, когда хироманта зарезали. Теперь у нас есть еще одно убийство, но на сей раз жертву застрелили.

— Эмили, я-то тут при чем? — вытаращил на нее глаза Билли. — Я же никого не убивал! И вообще я не понимаю… — Он запнулся и покосился на барона.

— Я тоже не понимаю, связано ли второе убийство с предыдущим, — призналась Амалия. — Конечно, весьма возможно. Скажем, графиня видела того, кто убил Беренделли, и тот человек принял меры, чтобы она не могла его выдать. Но тогда… — Она умолкла и вновь посмотрела в окно.

— Вы же говорили, что знаете, кто всадил кинжал в итальянца, — несмело проговорил Билли. — Получается, что тот же человек и ее убил?

— Нет, — сказала Амалия.

— Почему?

— Потому что у него алиби. В момент убийства графини он находился в саду и никак не мог застрелить Елену Николаевну.

— Вот как раз насчет выстрела я и не понимаю, — признался Билли.

— Ты о чем? — быстро взглянув на него, спросила Амалия.

— Да о том, что дуэль была в саду, а тут окна выходят вовсе не в сад. Выстрел же мы слышали такой громкий, словно… — Билли хотел добавить что-то, но, увидев выражение лица Амалии, счел за благо умолкнуть.

Окно! — во внезапном озарении поняла она. Конечно же, окно! За ним не было видно ни деревьев, ни больной луны. Почему? Да потому, что оно выходило совсем на другую сторону. Вот что ее беспокоило все время, вот чего она не могла понять! И вот почему Евдокия Сергеевна сказала, что выстрел был глухой…

— Это был другой выстрел! — воскликнула баронесса.

— Что? — обронил пораженный Александр.

Но Амалия уже шла к двери, поясняя на ходу:

— В доме стреляли два раза. Один раз здесь, а второй — в комнате, которая выходит окнами в сад. — Она скользнула взглядом по лицам присутствующих, которые смотрели на нее, застыв в немом ужасе. — Кого-то не хватает: Анна Владимировна, Евдокия Сергеевна и Антуанетта в большой гостиной, Павел Петрович здесь, господин композитор…

— Моего брата нет, — внезапно подал голос Владимир Сергеевич.

Откуда-то послышался женский крик, и гости, толкаясь, бросились на звук. Кричала горничная Глаша, а Константин Сергеевич лежал на пороге столовой. Голова его была прострелена, вокруг нее натекла лужа темной крови. Возле убитого валялось блестящее ружье, и Амалия сразу же вспомнила, где она его видела.

— Двустволка марсельская, — машинально пробормотал Иван Андреевич. — Вот тебе и Лепелье!

Александр наклонился, подобрал с пола ружье и проверил его.

— Так я и думал, — сказал он. — Два выстрела, двое убитых.

— Что происходит? — сердито спросил Митенька, входя в дверь.

Он замешкался в саду, потому что долго искал свои очки, а все зрители к тому времени куда-то удалились, явив тем самым полнейшее равнодушие к его судьбе. В доме Митеньку встретили суета и какие-то непонятные разговоры о новом убийстве. Он кинулся к маменьке — та ничего не знала, но была преисполнена самых дурных предчувствий. При виде сына она разрыдалась и долго не отпускала его от себя, так что Митеньке под конец сделалось неловко, тем более что при душещипательной сцене присутствовали противная тайная советница и некрасивая итальянка, дочь хироманта. Насилу освободившись, он дал Анне Владимировне слово, что немедленно вернется к ней, и отправился разыскивать хоть кого-нибудь, кто мог бы внятно объяснить ему, что же все-таки случилось. Завидев издали Амалию, он устремился за ней, и теперь…

— Графиня Толстая мертва, — устало проговорила Амалия. — И Константин Сергеевич тоже. Похоже, их убил один и тот же человек.

Больше, однако, она не успела ничего сказать, потому что Митенька при виде трупа как-то нелепо взмахнул руками, покачнулся и самым позорным образом рухнул в обморок.

Глава 23

Записная книжка

— Черт знает что происходит! — сказал Билли в сердцах. — Черт знает что!

Потерявшего сознание Митеньку снова отнесли в его спальню.

Амалия написала записку для Аполлинария Евграфовича Марсильяка и вручила ее одному из слуг, объяснив, по какому именно адресу он может найти господина следователя.

Потрясенные гости ахали, охали и высказывали самые фантастические версии. Но самая разительная перемена произошла с самоуверенным братом адвоката, холеным Владимиром Сергеевичем Городецким — он сразу как-то сник, втянул голову в плечи, глаза его забегали, и в лице застыл предательский страх. Куда девались непринужденные манеры и располагающая к себе дерзость бонвивана? Теперь его хватило только на то, чтобы слабым голосом воззвать к закону и потребовать немедленного наказания убийцы. Однако призыв потонул в хоре всеобщего возмущения, изрядно сдобренного испугом.