Проклятие Эдварда Мунка

– Не шути так, пожалуйста. Мне больно. Я хочу оказаться там с тобой…

Никакой сознательности. Тот, кто все понял, кто все знает, тоже хочет убить. Безумие заразно. Впрочем, я не считаю то, что со мной происходит, безумием. Это совершенно нормально.

Читателя моего дневника никогда не будет, но я его слышу совершенно отчетливо. Он шокирован, возмущен до глубины души! Да, так что вы говорите про десять заповедей? Ага, не убий, не укради. А дальше? Все десять с ходу назовете? Без запинки? Я знаю, что слабо. Вот и молчите!

Глава 4 

1

Берлин, 1892 год

Продать картины? Нет. Он не сделает это даже теперь, когда голод покусывает его, как злая собака. С работ смотрят мать, Карен, Софи. Там вся его любовь, мечты и надежды. Это будет предательством.

Эдвард встал с кровати и прошел на половину Густава. Украдкой, словно бы скульптор мог его увидеть, он глотнул вина из горлышка зеленой бутыли и озабоченно посмотрел на уровень жидкости. А, пожалуй, и незаметно. Особенно когда солнечные зайчики прыгают на бутыль через большие полуоткрытые окна.

Признаваться Вигеллану в своей нищете было выше его сил. Они приехали в Берлин вместе, полные самых радужных мечтаний. И вот Эдвард разбит и уничтожен. А Густав получает все новые и новые заказы. Нет, пусть приятель ничего не знает. И так стыдно, что он уже несколько раз вносил и его долю за оплату мансарды. «Со мной вот-вот рассчитаются за картину», – обещал Эдвард и сам верил в свои слова. Верил ли в них Густав? Пожалуй, нет. Слишком скептическим становилось его красивое лицо.

Вино приятно вскружило голову. Эдвард осмотрелся по сторонам. Что бы еще снести в ломбард? Часы на длинной цепочке, серебряная табакерка, запонки, пресс-папье и чернильница. Все это уже ощупали ловкие пальцы приказчика. Поправив вечно падающее пенсне, он протягивал пару марок и никогда не осведомлялся о сроках, когда Эдвард выкупит вещи. Как унизительно. Что бы еще ему снести? Краски? Кисти? Решительно невозможно. После провала выставки он ни разу не подходил к мольберту, но если расстаться с красками, то все окончательно потеряет смысл.

Щеки художника покраснели. Он застыдился собственных мыслей. Нет-нет-нет. Медный кувшин для умывания принадлежит фрау Шниттель, и думать нечего о том, чтобы показать его проныре-приказчику. Горничная сразу заметит отсутствие кувшина, расскажет об этом хозяйке, а в голубых глазах Густава замелькает презрительное: «Жалкий вор, неудачник!»

Эдвард еще раз глотнул вина из бутыли Вигеллана, и голод из покусывающей внутренности собаки стал кошкой. Она точила в животе когти, вырывала кусочки плоти, и так продолжалось бесконечно.

Он полежал полчаса на кровати, борясь с подступающей к горлу тошнотой и все еще смутно надеясь, что кошка устанет рвать его на части.

«Надо торопиться. А вдруг Густав сам снесет кувшин в ломбард? Деньги-то у него водятся. Но что, если он задумал меня погубить? Вигеллан все время крадет мои идеи. И если я умру, то он заберет все мои мысли и превратит их в скульптуры. Скорее», – подумал Эдвард, хватая кувшин.

Накинув пальто, он спрятал сосуд в его складках, и, с трудом передвигая ноги, двинулся вниз по лестнице. Как много ступенек в доме фрау Шниттель!

Ступенек много – зато ломбард всего лишь в нескольких минутах ходьбы.

Эдвард прошел через квартал высоких домов из красного кирпича с виднеющимися кое-где проплешинами на черных черепичных крышах. Задержался у тележек торговцев. Аромат свежайших булочек не понравился голодной кошке, вновь запустившей когти в желудок, и Эдвард ускорил шаг.

Он пересек площадь, с трудом пробираясь через нарядный поток горожан, текущий из величественной резной кирхи. Миновал ресторанчик, дразнящий аппетитными запахами тушенного в капусте мяса. И обеспокоенно потер глаза.

На двери ломбарда висит огромный замок, белые ставни окон сцеплены шпингалетами. «Geschlossen»^[17] – гласит прикрепленная к двери табличка.

Отчаяние сменилось гордостью. Закрытый ломбард тут ни при чем. Да у него и не было никакого желания закладывать кувшин. Так, вышел на улицу, прогулялся. Он, Эдвард Мунк, нашел в себе силы не стать вором.

Художник поправил взмокшими ладонями спрятанный под пальто предмет, и, пошатываясь от слабости, вернулся к себе.

Густав и не заметил, как Эдвард, повернувшись спиной, быстро извлек злополучный сосуд и поставил его на табурет. Он оборвал беззаботно насвистываемую мелодию и весело поинтересовался:

---

17 Закрыто ( нем .).