Лощина

…Чайник в ванной исходил паром.

— Еще один чайник можно выбрасывать! — объявила горничная Симмонс.

Гуджен, дворецкий, покачал седой головой, взял из рук горничной треснувший чайник и пошел в кладовую за другим; там, в шкафу, он держал в резерве дюжину таких чайников.

— Вот другой, мисс Симмонс. Миледи даже не заметит замены.

— Она часто бывает такой рассеянной? — спросила горничная.

Гуджен вздохнул.

— У миледи золотое сердце, — ответил он, — но она очень небрежна. Поэтому я слежу в доме за тем, чтобы было сделано все возможное, лишь бы оградить мадам от суеты и забот.

Глава II

Генриетта Савернейк скатала между ладонями маленький шарик из глины, вытянула его и уверенным жестом положила на статуэтку девушки, которую лепила. Работая, она рассеянно, одним ухом слушала признания натурщицы, которая рассказывала довольно обыденным голосом:

— Я убеждена, мисс Савернейк, что я была права. «Так вот какие у вас намерения», — сказала я ему. Я считаю, мисс Савернейк, что девушка сама должна заставить себя уважать. «Я не привыкла, чтобы мне говорили такие вещи, и ваши мысли мне кажутся неприятными. Может быть, вам это не понравится, но есть вещи, которые нельзя допускать», — вы согласны с этим, мисс Савернейк?

— Абсолютно, мисс Саундерс.

Генриетта произнесла свою реплику с таким убеждением в голосе, что натурщица и не подумала о том, что ее слушают вполуха.

— Я не знаю почему, мисс Савернейк, но со мной всегда случаются такого рода истории, и я вас уверяю, что я сама тут ни при чем! Мужчины такие волокиты, правда?

— О, ужасные!

Генриетта, прищурившись, рассматривала свою работу. «Здесь, — думала она, — эти два плана скоро соединятся, прекрасно!.. А вот угол челюсти — не тот! Это нужно сломать и начать заново».

Громко, теплым и сочувствующим голосом она добавила:

— Вы находились в неимоверно трудном положении!

— Я полагаю, мисс Савернейк, что ревность — это низкое и жалкое чувство, — продолжала Дорис Саундерс. — Это одна из форм зависти, возникающая потому, что вы моложе и красивее.

— Это достаточно очевидно!

Генриетта, целиком сосредоточенная на челюсти, которую она переделывала, ответила, почти не думая. В течение многих лет она научилась делить свой мозг на практически непроницаемые отсеки. Она могла играть в бридж, поддерживать беседу или писать письмо, и эти занятия полностью ее не поглощали. В настоящее время она думала только о лице статуи — лице Навсикаи, которое рождалось под ее пальцами, и болтовня, бившая ключом из красивого, почти детского, ротика Дорис Саундерс, ей не надоедала. В нужный момент она без усилия произносила несколько слов, которых от нее ждали, и монолог Дорис возобновлялся. Она привыкла к натурщицам, любившим поговорить. Некоторые профессиональные натурщицы молчаливы, другие же, смиряясь со своей вынужденной неподвижностью, компенсировали ее долгими откровенными разговорами. Генриетта делала вид, что слушает, отвечает, но мысли ее были далеко. «Эта малышка довольно обыкновенная, даже просто заурядная, — думала она, — но у нее очаровательные глаза. Пусть поговорит, пока я занята ими, это мне не мешает Нужно только, чтобы она замолчала, когда мы перейдем ко рту. Губы у нее — нежного очертания, к сожалению, из них выходят только примитивные маленькие истории кокетливой женщины».

А Дорис между тем продолжала:

— Мадам, сказала я ей, я не вижу и не понимаю, почему ваш муж не может сделать мне маленький подарок, если это доставляет ему удовольствие, и я считаю, что это не должно позволять вам делать подобные намеки… Это был очень красивый браслет, мисс Савернейк, действительно восхитительное украшение. Покупая его, он сделал глупость, но в то же время это было очень мило с его стороны, и зачем мне было лишать себя этого?

— Действительно, зачем? — откликнулась Генриетта.

— Заметьте, между нами ничего не было, и никто нас ни в чем упрекнуть не может.

— Я в этом абсолютно уверена!

Работа продвигалась. В следующие полчаса Генриетта работала с одержимостью. Пятна глины пачкали лоб, по которому случалось проводить нетерпеливой рукой. Глаза блестели. Вот оно… Схвачено… Через несколько часов она выйдет из этого кошмара, в котором жила почти десять дней…

Навсикая! Она сама чувствовала себя Навсикаей, утром она вставала с Навсикаей, завтракала с ней, Навсикая не покидала ее ни на минуту. Нервная, чрезмерно возбужденная, Генриетта не в состоянии была стоять на месте. Она бродила по улицам, неотступно преследуемая этим слепым и великолепным лицом, которое она смутно угадывала, но черты которого ясно увидеть не могла. Многочисленные модели, даже греческого типа, не могли ее удовлетворить.