Чеченский угол

– В Чечню с нами поедешь. Там хорошо, – равнодушно заметил Салман, отшвыривая его с дороги. – Ибрагим, Ахмет, проверьте машины!

Когда все было готово к отъезду и поредевшее войско, окруженное плотным кольцом голосящих баб, разместилось в грузовиках, Салман прокричал в громкоговоритель:

– Счастливо оставаться! До новых встреч, как говорится!

Всю дорогу до Чечни над грузовиками кружили «вертушки». Но блокпосты, безлюдные, опустевшие, колонна проскакивала на ходу. Лишь только когда грузовики запетляли по узкой дороге родных гор, въехали в спасительную зеленку и замерли, растекаясь улепетывавшими заложниками, с неба полился шквал свинца.

Перекинув через плечо раненого бойца, Салман нырнул в пещеру. Она вывела отряд на другую сторону горного склона. Людские крики и шум погони стихли. Не торопясь, бойцы потянулись в направлении лагеря. Горы всегда были с ними заодно…

Все это могло исчезнуть. Раствориться в темноте, растаять чистым горным воздухом, сгореть во взрывающем мозг солнце.

Салман окидывал безумным взором лагерь, не мог насмотреться на разливающую суп Айзу, тискал морщившегося от боли Вахида, постанывавшего:

– Командир, плечо!

Все это осталось. Но восемь бойцов – один скончался от ран в дороге – исчезло, только их неподвижные тела, выложенные в ряд, укутаны ночным полумраком.

Командир схватил автомат и разрядил в ночь оставшиеся патроны. Из его горла вырвался звериный крик – боли, страха, ярости…

Отбросив оружие, он опустился на землю у костра, обхватил руками колени.

Вахид мягко тронул его за плечо.

– Салман, я виноват. Раппани… – он сглотнул подступивший к горлу комок. – Раппани остался в Грозном. Я не смог его вынести.

– Понятно. А что с генералом?

– Салман, его убили. Но это не мы. Не знаю, кто.

– Мир не без добрых людей, – сказал командир, мысленно отмечая, что произносит эту фразу уже второй раз за последний, нескончаемо длинный день…

* * *

Обрушившаяся на Кавказ ночь содрогалась от боли.

…В машине с бойцами СОБРа, мчавшейся в госпиталь Ханкалы, на полу кузова, прикрытый простыней, подскакивал на ухабах мертвый Темыч.

Его голова покоилась на коленях зареванной Лики Вронской.

– А я, скотина, еще ерничал, чтобы Артем помылся, – тихо скулил Док, сжимая чемоданчик с лекарствами, бесполезными, уже ненужными.

– Главное, чтобы в Ханкале холодильник работал. Когда его в Москву-то повезем? – тихо поинтересовался Виктор.

Дмитрий Павлов собирался ответить, что потом, после окончания командировки – и не смог. Слова застревали в горле. Но так лучше. Пусть еще какое-то время родные Темыча ни о чем не знают. Когда знаешь – больно все: думать, сидеть, дышать.

…Затерянный в горах лагерь кружился в поминальном зикре. Синхронные движения, вытекающая резкими фразами боль, и просто дыхание – глубокое, всеобъемлющее.

«Мои мальчики, – подумал Салман Ильясов, в изнеможении рухнув на землю. – Вы погибли за правое дело. Аллах встретил вас в раю…»

… Телефоны в здании Местного оперативного штаба звонили не умолкая.

Московское начальство негодовало: как можно было допустить диверсионную вылазку боевиков, почему не удалось предотвратить смерть двух лучших – покойники всегда становятся лучшими – двух лучших генералов?! Почему на завершающей стадии контртеррористической операции боевики уходят безнаказанными?!

Журналистов интересовали подробности: сколько убито заложников, каковы потери среди чеченских бандитов.

Комитеты по правам человека волновались исключительно по поводу судьбы «повстанцев».

Поэтому, получив порцию впендюринга из Москвы, к телефонам в Ханкале, как правило, не подходили, и они плакали – заливались вопросами, ответов на которые не существовало. Во всяком случае – однозначных ответов.

…И только один человек в этой истекающей горем ночи пребывал в прекрасном расположении духа. Узнав, что генерал Сергей Соловьев скончался в больнице, он улыбнулся. Такая же улыбка мелькала на его лице раньше, когда не стало Александра Волкова.

Глава 4

Острых коготков не жаль. Ногти – глупость-то какая, неужели когда-то все это было: салон, маникюрные щипчики, несколько полупрозрачных слоев лака?

Теперь – не понять. Сейчас ногти мешают держать ручку, они – помеха привыкшей к клавиатуре руке исписывать страницы блокнота.