Всем сестрам по мозгам

Глава 29

Я резко выпрямилась, а Тильда быстро вскочила и кинулась к Зине. Дворняжка начала интенсивно махать похожим на растрепанную метелку хвостом.

– Привет, – сказала я. – Ну и где письмо?

Зинаида свалилась на бок, перевернулась на спину, растопырила четыре лапы и замерла. На животе псины обнаружилась непонятно как прикрепленная крохотная сумочка. Я осторожно открыла ее, вынула флэшку и сказала:

– Спасибо, Зина.

Псинка села и тихо заворчала. Немного странно беседовать с собакой, как с человеком, но у меня создалось впечатление, что воспитанница Василия хорошо понимает меня, поэтому я повторила:

– Спасибо, Зина. Можешь уходить, когда понадобишься, позову.

Собачка вновь издала добродушное ворчание, затем посмотрела на яблоко, снова перевела взгляд на меня и так несколько раз. На пятом дубле меня осенило – она просит угощенье!

– Хочешь кусочек яблока? – спросила я.

Зина заулыбалась во всю пасть. Хорошо хоть не сказала: «Экая ты, Таня, непонятливая. Прямо жираф, а не человек, медленно до тебя все доходит».

Я взяла в руку огромный плод, Зина забила хвостом, а Тильда пискнула. Мне стало смешно – свинка явно собиралась поучаствовать в трапезе.

– Ждите тут, – приказала я, возвращая яблоко на место, – схожу за ножом. Откусывать вам от плода не дам. И сама не стану, у меня полно пломб в зубах, еще выпадет какая-нибудь, придется к стоматологу обращаться.

Зина легла на живот и положила морду на передние лапы. Тильда пристроилась у нее под боком. Я, пораженная сообразительностью четвероногой компании, поспешила в столовую.

Там никого не было, и свет не горел. А я зажигать люстру не стала – через большие незанавешенные окна и распахнутую настежь дверь террасы в помещение широким потоком вливался свет полной луны.

Я взяла со стола нож и вдруг услышала сердитый голос Жанны:

– Вы меня обманули.

– В чем, дорогая? – спросил Мануйлов. – Не возражаешь, если мы войдем в дом? На террасе сыро.

Сообразив, что они через секунду очутятся в комнате, я со скоростью вспугнутой белки шмыгнула под стол и притаилась.

– Вы сочинили историю про то, что меня Вера Олейникова Рыкиным продала, – зло продолжила Жанна. – И ведь я вам поверила! Мучилась весь день, думала про фокусбух, пыталась сообразить, где он может быть. А потом, когда Райка жалостливую историю про своего папахена алкоголика выложила, меня осенило. Судя по вашим словам, Серафима Николаевна купленную девочку до потери пульса обожала, раз перед смертью с ее родным отцом связалась в надежде, что тот не покинет ребенка, поможет дочке.

– Правильно поняла, – согласился Сергей Павлович.

– Я никогда не вру, – звенящим голосом перебила Жанна, – просто кое-что не рассказываю. Очень не люблю людей, которые своих родителей поносят, вечно ноют: «Мне мало внимания в детстве уделяли, не занимались мной, поэтому я неудачник». Неправда! Ничего хорошего из тебя в жизни не получилось, потому что ты лентяй и дурак. Не смей на отца с матерью пенять, будь им благодарен, что на свет произвели, вообще мог не родиться! Поэтому я сама всегда говорю: «Мое детство было замечательным», а о некоторых деталях умалчиваю. Но после нашего ночного разговора у меня прямо мозг вскипел. Сейчас нарушу свое правило, кое-чем поделюсь…

Мануйлов и гостья в самом деле зашли в дом и, так же не зажигая электрического света, устроились в креслах. Реутова завела рассказ.

…Геннадий был потрясающий отец, дочку обожал. Баловал, подарки приносил, всегда становился на сторону девочки во время семейных конфликтов. Серафима шесть суток в неделю казалась идеальной мамой: вскакивала рано утром, готовила завтрак, провожала Жанну в школу. Несмотря на непростую работу, мать всегда находила время, чтобы проверить уроки, выслушать дочь, поругать, похвалить, утешить. Но на седьмой день с ней случался натуральный припадок – маленькая Жанна получала оплеухи, слышала крики, упреки, Серафима топала ногами, швырялась предметами, обзывала дочь по-разному. Всю ненормативную лексику девочка узнала от нее, приемная мать не следила за речью в минуты гнева.

Справедливости ради надо отметить, что Жанна никогда не была пай-девочкой, училась плохо, вечно хулиганила, классе в восьмом начала курить, забросила учебу, в девятом объявила, что уедет жить к своему приятелю, а в десятом сделала аборт. Одним словом, родители с ней нахлебались. И то, что мать периодически принималась, так сказать, летать на метле, вполне объяснимо – у нее просто нервы не выдерживали. Заканчивались истерики Серафимы всегда одинаково: ей делалось плохо, наваливалась головная боль. Она съедала горсть таблеток, потом приходила в комнату дочки и, тихо плача, говорила: