Кардонийская рулетка

— Мне понравилось, как ты держался, папа, — продолжила девушка. — Ты — молодец.

— Это все, что мне оставалось, — держаться, — признал консул. — Я не ожидал, что галаниты продадут землеройкам парашюты и десантные цеппели.

— Ну и что?

— Как это что? — Дагомаро резким движением погладил бороду. — Мы под ударом.

— Вопрос в том, сколько у землероек цеппелей и подготовленных парашютистов? — рассудительно произнесла Кира. — И есть ли у них силы защитить десантную эскадрилью от паровингов?

— Должны быть.

— Аэропланы? — Кира покачала головой. — Мы перебьем их, как уток.

Выбирая, во что переодеться после показательного вылета, девушка остановилась на мундире майора ушерских ВВС, рассудив, что являться в Сенатский павильон в чем-то другом попросту глупо. Но консул всегда замечал, что форма делает дочь более категоричной. И — уверенной в себе.

— Валеман показал, что каждый паровинг стоит десятка «этажерок».

Коммандер не сомневалась в себе, показателем чего стало презрительное обозначение бипланов, придуманное паровингерами после скоротечной войны за Валеман.

— Очень хочется, чтобы ты оказалась права, — вздохнул Дагомаро.

— Что мешает?

— Махим не дурак, — ответил консул. — Он карьерист, выскочка, галанитский лакей, но не дурак, он понимает, что паровингеры утопят десантные цеппели в ста лигах от Ушера. Понимает, но все равно показывает нам цеппели. А это, в свою очередь, означает, что приотцы знают, как справиться с паровингами.

— Или же Махим блефует, ожидая, что ты прогнешься на переговорах.

— Или так. — Дагомаро помолчал, а затем неожиданно спросил: — Не хочешь уехать с Кардонии?

Именно из-за этого вопроса консул не взял в машину посторонних.

— Что?! — Кира уставилась на отца так, словно он только что признался в родстве с Первыми Царями. — Шутишь?

— Вероятность того, что Махим блефует, — пятьдесят процентов. И еще пятьдесят, что галаниты придумали, как сбивать паровинги, и я… — Консул запнулся. — Я не хочу, чтобы ты рисковала.

Дагомаро был бойцом, фанатиком, патриотом, но еще — любящим отцом. Дочь — его единственная слабость, единственное уязвимое место, но кто осмелится обвинять отца в чрезмерной любви?

«Уехать? Сначала дядя Гектор, теперь отец… Может, они все-таки правы? Может, так и надо? Уехать от войны и от военных, перестать пачкаться в крови, жить нормальной, возможно — счастливой жизнью. Уехать…»

— Ты ведь знаешь, что я тебя не оставлю, папа. — Кира бросила задумчивый взгляд на привинченный к груди орден. — Ты учил меня быть самостоятельной и любить Ушер, вот и получай, что получилось.

Твоя дочь тоже хочет быть первой. А возможно, не хочет, возможно, мечтает убежать, но ни за что на свете не оставит тебя одного. Потому что такая у тебя дочь.

— У меня получилась Дагомаро. — Консул с трудом совладал с подкатившим к горлу комком.

Девушка придвинулась ближе, положила голову отцу на плечо и с улыбкой подтвердила:

— Да, папа, у тебя получилась настоящая Дагомаро.

Упрямая и сильная.

— Которая не должна стать последней в роду. — И прежде чем девушка смогла ответить, консул продолжил: — Ты наконец выбрала мужчину, и я был бы счастлив…

— Не нужно меня торопить, — перебила отца Кира. — Ты хочешь стать дедом? Ты им станешь, обещаю. Но не нужно меня торопить.

* * *

Всего двадцать лет, а на меньшее, чем быть президентом, уже не согласен? Но что-то не получается? Не складывается? Недоволен своим положением? Кто же во всем виноват? Ответ очевиден: другой. Кто-то другой. Власть. Или Бог. Виноваты они, потому что никто и никогда не признается в отсутствии таланта, ума или деловой хватки, в лени, в конце концов, в безволии и трусости. Проще отыскать виновного на стороне или брякнуть: «Не получилось, потому что система прогнила!» и затаить обиду. И протестовать против тех, у кого все получается. Требовать крушить все и вся на том основании, что ты — неудачник.

Анархические идеи переживали ренессанс, но что, интересно, сказал бы Иеробот, услышав, что быть нердом стало модно среди дремучей серости? Хотя… Кто знает, о чем думал священник, затевая поход против церкви? Какие планы строил?

Как бы там ни было, каждый хоть чем-то недовольный считал себя «немножко нердом», хотел избавить Герметикон от «преступной по определению власти» и рассуждал о «прогнившей системе». Подобные настроения стали питательной средой для возрождения, помогали распространению анархических идей, однако не приводили к созданию полноценного движения. Отчаянно требовался Герой — он должен был создать притягательный миф, легенду, придать новому старому движению сакральное дыхание. Погибнуть или победить — не важно, Герой должен был безусловно возвыситься, но… Но возникла заминка: Герой не появлялся. Проповедники нердов таились на дальних планетах Бисера и в Ожерелье не совались; современные, то есть далекие от религии, теоретики анархизма тоже предпочитали оставаться в тени; в вожди никто не лез, поскольку все помнили, как адигены обошлись с предыдущими лидерами. И потому Героем пришлось стать не мыслителю, а воину. Тому, кто прославился не речами, а дерзкими атаками и тем, что постоянно оставлял в дураках полицию. Тому, кто не скрывал своего имени, а точнее — псевдонима.