Голубятня на желтой поляне

— Они боятся, — сказал Чита. — Цифры пять почему-то боятся. Яра боятся, Игнатика… боялись… И ещё многого, только мы не знаем.

— Боятся заходить в Город, — вспомнил Яр.

— Говорят, после большой войны была ещё одна: между левым и правым берегом, — сказала Данка. — Вот с той поры люди и не любят переходить реку, хотя давно никаких войн…

— А при чём здесь Город? — не понял Яр.

— Город тогда очень долго сопротивлялся осаде. Все люди в нём погибли, но взять его чужие солдаты так и не смогли. Не знаю почему… Но опустел он не тогда, а позже.

— Не совсем опустел, — сказал Яр. — Всё-таки он живой.

— А не уйти ли нам всем туда? — спросила Данка вполне серьёзно.

— А мама? — сказал Алька. Покраснел и испуганно посмотрел на Данку. Она слабо улыбнулась.

— Про Город есть сказка, — заговорил Чита. — Будто в него ушли барабанщики. Мальчишки вроде нас. Когда лицей горел и повстанцы отступали, барабанщики остались их прикрывать…

— Кто же оставил их, самых маленьких? — спросил Яр.

— А кого они спрашивали?.. Они стояли шеренгой и барабанили все марши, которые знали. И враг этих маршей боялся и не мог подойти…

— Какой враг?

— Не знаю… Но он боялся. А когда марши у ребят кончились, налетел сильный ветер, просто ураган, и всё окутал пылью. И барабанщики исчезли в этом вихре. Говорят, они сами превратились в ветерки и живут теперь в Городе… Яр, ты их не встречал?

— Встречал, пожалуй, — сказал Яр.

Алька вздохнул, закутался в куртку по уши и тихо проговорил:

— А может, Игнатик тоже стал ветерком? Улетел от тех и стал…

— Ну и что хорошего? — печально спросила Данка.

А Чита сказал:

— Ветерки, они хорошие. Только что они могут?

— Многое могут, — как бы заступаясь за Игнатика, сказал Яр. — Корабли гонять, пожар раздуть. А если вместе, они — ураган.

— Раздуть пожар могут, — тихо проговорил Чита. — А маленькую свечку зажечь не смогут. Это может только живой Игнатик… Яр, ты уверен, что Тик умер?

Яр вздохнул. Он знал, что ребята не верят. Точнее, не совсем верят. Но надо было отвечать честно.

Яр сказал:

— Я был на его могиле.

И снова тоской сдавило сердце: «Игнатик Яр…» За окнами темнело и шелестел ветер. Снег не кончался.

Данка поднялась и сказала, что надо думать об ужине. Как народ отнесётся к макаронам с консервами?

Народ отнесся положительно.

— Вот и отлично. Потому что всё равно больше ничего нет. Даже хлеба… Вадик, ты сходишь в булочную?

— Мы сходим с Яром, — сказал Чита.

— И я! — подскочил Алька.

— А ты разденешься и залезешь под одеяло. И никуда не сунешься до завтра. Смотри, всё ещё трясёшься…

— А мама что скажет?

— Я зайду, предупрежу её, — пообещал Чита.

— Сговорились… — пробурчал Алька. Но послушно отдал Яру куртку.

Чита сказал Данке:

— В ближней булочной хлеба наверняка нет. Мы пойдём на Тополиный спуск, но там, конечно, очередь. Не волнуйтесь, если мы задержимся.

— Лучше идите на Южную. Это дальше, зато там народу меньше.

— Пожалуй, — согласился Чита и глазами показал Яру на блик.

Яр понял. Приладил тяжёлый излучатель под курткой.

— Зачем это? — забеспокоилась Данка.

— На всякий случай, — беспечно разъяснил Чита. — И для того, чтобы здесь к этой штуке никто не лез и ничего не нажимал.

— Я что, ненормальный? — обиделся Алька.

— Пошли, Яр, — сказал Чита.

3

Вечер был серый, и полосы летящего снега тоже были серые. Теперь ветер гнал не снежинки, а хлопья.

Чита поднял воротник у курточки и сказал:

— Яр, у меня к вам важный вопрос.

— Я чувствую…

— Вы ведь разбираетесь в радиоаппаратуре?

— Думаю, что да…

— У меня родители одно время работали на городском почтамте. Я часто приходил к ним, меня везде пускали… Яр, там на верхнем этаже есть аварийная радиостанция. Сейчас почтамт пустой и электричества, конечно, нет. Но у станции автономное питание, аккумуляторы. Может быть, они сохранились…

— Ну… допустим, сохранились, — осторожно сказал Яр и ощутил тяжесть блика. — И зачем же нам станция, Вадик?

Он поморщился и жалобно попросил:

— Не называйте меня Вадиком. Чита я и есть Чита…

— Данка же называет, — улыбнулся Яр.

— Это Данка…

— Ладно. А ты перестань говорить мне «вы». Сколько можно?

— Хорошо… Яр, вы… ты как видел Игнатика в тот раз… когда хоронили? Близко?