Голубятня на желтой поляне

После этого он исчез на год или два. Одни говорили, что он уехал в Нейск и работает экскурсоводом в Техническом музее. Другие, что он тайно живёт в подвале городской библиотеки и по ночам глотает книжную премудрость.

Когда Ерёма снова появился на улицах Старогорска, он вёл себя не так нахально. Но родители и бабушки всё равно запрещали ребятам с ним водиться. Мальчишек, если они грубили и не слушались, называли «ерёмами».

Ерёма не бездельничал. Зимой вместе с дворниками (живыми и автоматическими) он убирал с улиц снег, а летом сидел у входа в парк и чистил всем желающим обувь. Дворникам он помогал бесплатно, а за чистку башмаков требовал мелкие деньги. На эти деньги он покупал всякие радиодетали. Для своих внутренностей. А ещё он покупал табак.

Да, представьте себе, Ерёма курил! Он объяснял, что этим способом прогревает себе нюхательный аппарат. Иначе говоря, блок обоняния.

Мальчишкам, которые с ним знакомились несмотря на запреты, Ерёма дарил механических мышей (чтобы дразнить кошек) и электронные пищалки. Отливал из олова маленьких рыцарей и пистолетики. Но к себе домой Ерёма никого не приглашал. Говорили, что живёт он за городом, на большой железной свалке.

Я с Ерёмой не был знаком. Наверно, потому, что я не очень решительный. Другие подбегут: «Ерёма, привет! Ерёма, как дела? Ерёма, сделай мыш а !» А я только издалека поглядывал.

Но Ерёма-то, оказывается, меня знал!

Я неуверенно подошёл. Ерёма втянул в брюхо солнечную батарею, захлопнул дверцы и запер их на проволочный крючок. Потом сел. Свесил с крыши ноги. Ноги были из железных толстых трубок, с резиновыми гармошками на коленях. На одной ноге старый валенок, на другой большущая футбольная бутса. Руки — тоже из трубок с гармошками на сгибах, а ладони и пальцы — из чёрной пластмассы. Туловище похоже на шкаф из некрашеной жести, а голова — угловатая, как почтовый ящик. Рот широченный, губы из пористой резины. Раздвигал их Ерёма, только чтобы сунуть мундштук, а говорил он через динамик на груди.

Нос Ерёме сделали из оранжевого мячика с двумя дырками-ноздрями. А точнее — из баллончика детской клизмы, засунутого острым концом внутрь головы. Глазами служили зелёные индикаторы от старинных ламповых приёмников.

Этими индикаторами Ерёма и смотрел на меня. Не поймёшь, как смотрел: то ли по-хорошему, то ли с насмешкой.

— Да ты не бойся, — сказал он с хрипотцой.

— Я и не боюсь, — хмуро сказал я. — Просто удивился: откуда ты меня знаешь?

— Я всех знаю, — ответил Ерёма с горделивой ноткой. — Память-то электронная. — Он похлопал себя по гулкой голове.

— Электронная, а не знаешь, как меня зовут, — сердито отозвался я.

— Ко… пейкин…

— Сам ты Копейкин! Меня зовут Гелька!.. То есть Гелий. Потому что мой дедушка был астроном, он солнце изучал!

Ерёма, видать, смутился. Сморщил резиновый нос, хрюкнул им.

— Я думал, Копейкин — это фамилия…

— А фамилия — Травушкин.

Ерёма нерешительно покачал ногой в бутсе.

— А почему тогда «Копейкин»?

— Потому что дураки придумали, — буркнул я.

Три года назад в летнем лагере была игра «Взятие крепости», и нас, маленьких, старшие ребята записали в разведчики. И всё так хорошо было сначала, я к самой крепости подобрался, но там вдруг меня схватили и вытащили из травы. И хохочут: «Мы ещё издалека видели, как ты ползёшь. Голова-то блестит на солнце, как новая копейка!»

С тех пор и приклеилось: Копейкин да Копейкин.

У меня и правда волосы такие, с медным отливом. Вернее, с латунным. Особенно когда постригусь ёжиком.

Но при чем тут Копейкин! Такое дурацкое прозвище, будто дело не в волосах, а в том, что цена мне одна копейка…

Ерёма прыгнул с крыши в репейник, с треском шагнул ко мне сквозь стебли. Он был с меня ростом, но гораздо шире.

— Ладно, Ко… Травушкин. — Он виновато помигал индикаторами. — Дураки, они… ты на них тьфу. У меня дело к тебе.

— Что за дело? — важно спросил я и обрадовался: теперь у моего опоздания уважительная причина. Скажу Юрке: Ерёму встретил, о делах говорили.

— У тебя случайно нет старого лампового приёмника, — спросил Ерёма и переступил валенком и бутсой. — Тут у меня в потрохах одна лампа сгорела. Теперь оглох на левое ухо и в затылке ломит. Пакостно так…

— Разве ты не на транзисторах? — удивился я.

— Во мне всего хватает. Собирали-то, можно сказать, из утиля. Я в себе кое-что заменяю потихоньку, а для этой лампы никак не отыщу транзисторного эквивалента. Замаялся… Может, найдётся приёмник?